Однажды меня послали с пакетом в один из пригородов. Это случилось примерно на пятый месяц после того, как я ушел из дома. Прямо на берлинской мостовой я упал в голодном обмороке. Привезли в больницу. Обморок не проходит. Пульса нет, дыхания нет… Тело холодное… Особенно это никого не взволновало и никого не беспокоило. Перенесли меня в морг… И могли бы легко похоронить в общей могиле, если бы какой-то студент не заметил, что сердце у меня все-таки бьется. Почти неуловимо, очень редко, но бьется…
Привел меня в сознание на третьи сутки профессор Абель. Это был талантливый психиатр и невропатолог, пользовавшийся известностью в своих кругах. Ему было лет 45. Был он невысокого роста. Помню хорошо его полное лицо с внимательными глазами, обрамленное пышными бакенбардами. Видимо, ему я обязан не только жизнью, но и открытием своих способностей и их развитием.
Абель объяснил мне, что я находился в состоянии летаргии, вызванной малокровием, истощением, нервными потрясениями. Его очень удивила открывавшаяся у меня способность полностью управлять своим организмом. От него я впервые услышал слово «медиум». Он сказал:
– Вы – удивительный медиум…
Тогда я еще не знал значения этого слова. Абель начал ставить со мной опыты. Прежде всего он старался привить мне чувство уверенности в себе, в свои силы. Он сказал, что я могу приказать себе все, что только мне захочется».
Далее телепат пишет, что Абель со своим другом и коллегой Шмиттом проводили с ним опыты внушения – например, мысленно передавали приказ достать из печки серебряную монету, да не просто так, а выломав молотком кафельную плитку печки. Конечно же, у мальчика все получилось, и друзья пришли в восторг – увы, только в фантазии Мессинга, поскольку известных психиатров с фамилиями Абель и Шмитт в Берлине 1910-х годов просто не было. Зато существовало лейпцигское издательство «Абель», выпускавшее в тот период множество книг по психиатрии, которые Мессинг наверняка читал. Выдуманный Абель сыграл в мемуарах важную роль – передал юного гения из рук в руки его первому импресарио – не менее выдуманному господину Цельмейстеру, чья фамилия означает «военный казначей», а в переносном смысле «скупердяй».
«Это был, – живописует Мессинг, – очень высокий, стройный и красивый мужчина лет 35 от роду – представительность не менее важная сторона в работе импресарио, чем талантливость его подопечных актеров. Господин Цельмейстер любил повторять фразу: “Надо работать и жить!..” Понимал он ее своеобразно. Обязанность работать он предоставлял своим подопечным. Себе он оставлял право жить, понимаемое весьма узко. Он любил хороший стол, марочные вина, красивых женщин… И имел все это в течение длительного ряда лет за мой счет. Он сразу же продал меня в берлинский паноптикум. Еженедельно в пятницу утром, до того как раскрывались ворота паноптикума, я ложился в хрустальный гроб и приводил себя в каталептическое состояние. Я буду дальше говорить об этом состоянии, сейчас же ограничусь сообщением, что в течение трех суток – с утра до вечера – я должен был лежать совершенно неподвижно. И по внешнему виду меня нельзя было отличить от покойника.
Берлинский паноптикум был своеобразным зрелищным предприятием: в нем демонстрировались живые экспонаты. Попав туда в первый раз, я сам попросту испугался. В одном помещении стояли сросшиеся боками девушки-сестры. Они перебрасывались веселыми и не всегда невинными шутками с проходившими мимо молодыми людьми. В другом помещении стояла толстая женщина, обнаженная до пояса, с огромной пышной бородой. Кое-кому из публики разрешалось подергать за эту бороду, чтобы убедиться в ее естественном происхождении. В третьем помещении сидел безрукий в трусиках, умевший удивительно ловко одними ногами тасовать и сдавать игральные карты, сворачивать самокрутку или козью ножку, зажигать спичку. Около него всегда стояла толпа зевак. Удивительно ловко он также рисовал ногами. Цветными карандашами он набрасывал портреты желающих, и эти рисунки приносили ему дополнительный заработок… А в четвертом павильоне три дня в неделю лежал на грани жизни и смерти “чудо-мальчик” Вольф Мессинг.
