Он удержал меня и кончил следом, и пока наши тела оставались единым целым, пока его рука блуждала по моим груди и животу, я быстро погрузилась в сон.
Когда я проснулась одна, завернутая в бело-серую простыню, сквозь щель в изодранных шторах сочился звездный свет.
Я перекатилась на спину, затем села, почувствовав, что я одна в комнате.
Рядом с кроватью, в которой меня оставили, обнаружился прямоугольный обеденный стол. Он напоминал верстак, потертый, с металлическими проржавевшими ножками. По краям стояли два красных деревянных стула, довольно обшарпанных. За арочным дверным проемом виднелась небольшая кухня. Пастельно-голубая и кремовая краска на шкафчиках тоже местами слезала пятнами. На столешнице была только плита и небольшая коллекция разномастных стеклянных баночек.
Я подползла к краю огромной кровати. Руки и ноги сразу же заныли.
Размяв их, я уставилась на смятые простыни, на несколько перьев, что выпали из подушек. Прикусила губу, вспомнив, как совсем недавно лежала на животе и впивалась в одну из них зубами, пока в меня безжалостно вбивались сзади.
Опытный и требовательный любовник, безусловно. Волк ясно дал это понять больше раз, чем я осмеливалась сосчитать. И все же в нем ощущалась некая нежность, неожиданная преданность, и при мысли, что он отдает всего себя кому-то еще, у меня сжималось сердце.
Я отругала себя и подняла с выцветшего алого ковра свое платье. Нужно было его зашить. А еще – помыться перед уходом, избавиться от запаха мужчины, чье имя так подходило пересекающему его глаз шраму.
Тесак.
Но мысль о возвращении домой после всего, что я натворила, и после всего, что натворил Рорн, отдавалась болью в груди. Яд медленно просачивался внутрь, заполняя так жестоко оставленную во мне пустоту.
Я встала, не желая ему поддаваться. Еще рано. Но от воспоминаний о том, от чего я бежала, обо всем, что должно было быть вечным, но разрушилось, у меня задрожали колени.
«Ты все испортил. Погубил меня. Погубил все».
«Ты смотришь на это слишком узко. Нет ничего непоправимого, цветик».
«Есть. Это наши отношения, Рорн, и тебе некого больше винить, кроме себя. Я больше не хочу быть вместе. Только не так».
Страх в его глазах сменился яростью.
«Думаешь все бросить? Бросить меня? – Рорн усмехнулся. – Мы оба знаем, что это невозможно. Я дам тебе столько времени, сколько нужно, но тебе точно так же никуда не деться от своих клятв, как и от меня».
Прежде чем я успела ужалить его по поводу нарушенных им обещаний, Рорн ушел.
Слова бесполезны, думала я, теряясь в воспоминаниях о том, как Рорн уходит от меня прочь. Словно бы он владел всем, кто я есть и что мне дозволено.
Ведь пусть я и сбежала, он был прав. Сколько бы я ни говорила, что мы больше не вместе и что я, пока остаюсь в своем уме, ни за что его не прощу, все это ровным счетом ничего не значило.
Я все еще принадлежала ему – и всегда буду принадлежать.
Завернувшись в простыню, я расстелила платье на коленях и изо всех сил постаралась привести в порядок плечо и лиф. Не то чтобы я обладала обширным опытом, но была преисполнена решимости хотя бы прикоснуться к этому дару, идущему по материнской линии. Долгими одинокими зимами, пока я росла, я все-таки кое-чему научилась.
Едва ощутимое тепло скопилось на кончиках пальцев, и, повинуясь моим мягким касаниям, обтрепанные края дыр начали сползаться и снова становиться единым целым.
