Читать онлайн Илья Фальковский - Володя, Вася и другие. Истории старых китайских интеллигентов, рассказанные ими самими

© И. Фальковский, 2018

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2018

Я несусь по третьему уровню автострады.

По бокам меня обступают коробки домов.

Зажимают меня в тиски.

Поворот, ещё один.

Я вырываюсь на просторы.

Впереди ослепительными улыбками сверкают громады небоскрёбов.

По улицам несутся мириады людей.

Их засасывает в пасти Uniqlo и Giordano, они проваливаются в бездну KFC и «Макдоналдсов», бьются за место в очередях за айфонами и айпадами.

Район «Новый город Чжуцзян». Гуанчжоу

Время не поспевает за ними.

У кого мне узнать о прошлом?

Я спросил своего китайского студента Мишу, читал ли он классический роман «Путешествие на Запад».

– Конечно, читал, – кивает он.

– Все четыре тома? – удивляюсь я.

– Я смотрел сериал, – гордо заявляет он.

– Но ведь смотреть сериал – это не то же самое что читать книгу! – восклицаю я.

– Разве? – спрашивает он.

Я стою перед пагодой Ифа. Она такая миниатюрная, что, казалось бы, можно взять её с собой и унести домой. Под ней, по преданию, погребены волосы шестого патриарха чань-буддизма Хуэйнэна. Много лет назад, будучи первокурсником, я читал его «Сутру помоста». Теперь я живу неподалёку. Когда-то давно я мечтал найти Китай Хуэйнэна, Китай мудрецов и искателей истины. Но найду ли я его?

Пагода Ифа. Гуанчжоу

Как я был счастлив, когда устроился на работу в университет и встретил своих стариков! Они – чудом уцелевшие осколки истории. Носителями культуры в Китае всегда были считанные единицы. До Синьхайской революции 1911 года подавляющее большинство населения страны было безграмотным. Образование считалось уделом очень обеспеченных людей. Только они могли себе позволить пригласить домашнего учителя, какого-нибудь бывшего студента, провалившего экзамен на чиновника. У богатых семей существовали также собственные академии – здание одной из них, академии клана Чэнь в Гуанчжоу, превращено в музей и известно многим туристам. Учеников в них готовили к государственному экзамену. Сдача экзамена тоже превращалась в дорогостоящее предприятие – сам он был бесплатным, но нужно было иметь достаточно средств на дорогу, жильё, бумагу и кисти. Все, кто проходил экзамены, делились на четыре ранга: туншэн, сюцай, цзюйжэнь и цзиньши. В конце XVIII-го века на страну с трёхсотмиллионным населением приходилось всего около 3 000 людей, получивших высшую учёную степень – цзиньши. В ХХ веке в Китае расцвела европейская система образования. Постепенно она заменяла традиционную конфуцианскую систему. Подвижником образования был мыслитель Тао Синчжи. Он провозгласил единство преподавания, учёбы и практики. Наш ректор преклоняется перед ним. Ректор любит цитировать слова Тао Синчжи: «Сколько ни учи, главное, научить человека стремиться к совершенству. Сколько ни учись, главное, научиться, как стать настоящим человеком». Тао Синчжи создал Китайское общество содействия образованию простолюдинов.

Но в годы «культурной революции» университетское образование выжигалось калёным железом, а интеллигенты уничтожались. Мало кому удалось пройти через эти мельничные жернова и выжить.

Сегодня ситуация изменилась к лучшему. В мировых рейтингах вузов восемь китайских университетов входят в топ-200, а тридцать – в топ-500. Но в то же время всего 4 % населения имеют высшее или среднее специальное образование. Часто меня ставит в тупик диковатое поведение какого-нибудь местного жителя. Но всякий раз я напоминаю себе, что основное население городов – это недавние сельчане, многие из которых не окончили и школу. Среди нынешних нуворишей таких большинство. Они путешествуют по миру, селятся в дорогих отелях, шумят, плюются и раскидывают повсюду мусор. И те, кто с ними сталкивается, именно по такому среднему китайцу зачастую судят обо всём народе.

Не про таких ли персонажей писал древнекитайский философ Мэн-цзы: «Когда досыта питаются, тепло одеваются, живут в хороших условиях и не подвергаются воспитанию, тогда приближаются к животным»?

Я вспоминаю своего знакомого, владельца ресторана деликатесов. Там подают к столу блюда из диких животных, чьё мясо официально запрещено к употреблению в пищу, например ящера (панголина) или живущей на деревьях циветы. Он не знает ни одного иероглифа, поэтому, чтобы запомнить заказ, рисует изображение птицы, рыбы, черепахи и т. д.

Однако есть и другие. Об их существовании я поначалу не подозревал. Но теперь, через восемь лет жизни в Китае, мне повезло с ними познакомиться.

Я вхожу в подъезд своего дома в кампусе. На лестнице встречаю Эдди, преподавателя английского языка. Он абсолютно гол.

– Эдди, что с вами? Вам надо одеться.

– Мне пришёл новый имейл. Не знаете, что там было написано?

– Эдди, понятия не имею. Но вам лучше одеться.

Эдди явно сошёл с ума. Он безумен.

«Эдди сбрендил, бедный Эдди», – эти слова сами собой жонглируют в моей голове, крутятся по кругу.

Не знаю, чем помочь ему.

– Оденьтесь и заходите ко мне. Вместе посмотрим ваш имейл.

Эдди явно не внял моему совету. Я узнаю́, что на следующий день американца, бесцельно бродящего по кампусу в чём мать родила, увольняют.

В Университете иностранных языков, где училась моя жена, говорят, что Стюарт, пожилой профессор из Оксфорда, несколько тронулся рассудком. Все знают, что он снимает свои зарплаты с карточки и прячет их под кровать.

– Банки – это опасно, очень опасно, – доверительно шепчет он каждому встречному. – Лучше хранить деньги дома.

Но Китай – не Россия. Здесь привыкли держать деньги в банках. Поступок Стюарта выглядит, мягко говоря, странным.

Наконец его деньги исчезают. Стюарт вызывает полицию. Камера наблюдения на подъезде не зафиксировала ничьего вторжения в дом. Полиция говорит, что Стюарта ограбил кто-то из своих. Окно душевой комнаты выходит прямо на лестницу. Через него можно легко залезть в квартиру Стюарта.

Другой преподаватель английского, Ричард, начинает безудержно сорить деньгами. Покупает пиво ящиками.

– Ричард, не вы ли ограбили Стюарта? – полушутливо спрашивает у него кто-то из коллег.

– Да, я! – отвечает Ричард и заливается хохотом.

После чего сам идёт сдаваться в полицию. При этом танцует и мурлычет песенки себе под нос.

Что происходит с иностранцами в Китае? Почему у них не выдерживают нервы? Неужели и меня ждёт участь Эдди, Ричарда и Стюарта?

Катер несёт меня по воде. Мы огибаем остров. Пара хищных грифов выныривает из-за утёса. Кружат над моей головой. Видят, что добыча слишком крупна для них, и поворачивают обратно.

Я хочу попасть на восточную часть острова. Вчера я шёл туда по единственной здесь дороге, но военные с автоматами преградили мне путь. Их часть базируется в лесу посреди острова. Пришлось возвращаться ни с чем. Гостиниц здесь нет, я переночевал во времянке контрабандистов. Они предложили переправить меня на восток в кузове грузовика, развозящего воду, или обогнуть остров на лодке. Трястись в кузове мне не приглянулось. Не ровен час военные с автоматами решат проверить грузовик, откроют двери кузова – а тут я валяюсь, свернувшись калачиком, среди ящиков с водой. Но главное – в кузове душно. Я выбрал путь по воде.

Мы причаливаем к берегу. Хозяин улыбается мне. На его задубевшей от солнца коже годы вырубили сетку тропок-морщин. Но он по-прежнему бодр. На ночь уходил в плавание с рыбаками. Раньше они продавали в Гонконг топливо. Но таможенники конфисковали их корабль. Они по-прежнему плавают в Гонконг без виз и паспортов. Но теперь торгуют рыбой с лодок. Хозяин остаётся ждать меня на берегу.

Я показываю рукой в сторону навеса:

– Вы можете поспать здесь. Я вернусь через пару часов.

Он снова улыбается. Я иду вверх по дорожке. Продираюсь сквозь заросли тропических растений, колючки кустарника, подтягиваюсь, держась за ветви деревьев, нити лиан, гибкие стволы молодого бамбука. Вижу перед собой крышу заброшенного бункера. Когда-то японцы испытывали здесь бактериологическое оружие. Разводили обезьян для опытов. Японцы ушли, а обезьяны остались. Размножились, и теперь их в стае несколько тысяч. Я люблю обезьян, а они в Китае редкость. Раньше на юге их водилось много, но теперь почти всех съели, обезьянье мясо – деликатес. Они остались только в труднопроходимых местах. Я ищу обезьян. Слышу вдали их крики. Я иду вдоль ручья. Жара нестерпима. Футболка взмокла от пота. Я хочу искупаться в ручье. Сажусь на обточенный водой гладкий камень. Со всех сторон несутся вопли цикад. Они сливаются со звуком воды. Я растворяюсь в ровном потоке звука. Наступает тишина.

Остров Данган

Этот остров – одно из последних мест в нашей провинции, ещё не тронутых цивилизацией. Я остаюсь один. Один на один с самим собой. Я сижу на камне и прислушиваюсь. Мне кажется, я начинаю слышать. Я слышу лёгкий шум дыхания Хуэйнэна.

Я сижу напротив профессора Володи в его квартире в университетском общежитии. Профессор улыбается щербатым ртом, в котором недостает доброй половины зубов. Профессор купил хлебопечку и испёк хлеб к моему приходу. Профессор показывает мне, как работает хлебопечка. Я ничего не понимаю в её устройстве, но из вежливости киваю. Профессор радуется как ребенок. Ещё он заквасил капусту вместе с огурцами в одной бадье. Вкус и у капусты, и у огурцов необычайно кислый, непохож на привычный мне. Ем я их с трудом, но из той же вежливости нахваливаю его произведения.

– Похожи на русские? – спрашивает профессор.

– Похожи, похожи, – киваю я с набитым ртом.

Профессор смеётся и хлопает в ладоши. Профессор истово и бескорыстно любит Россию. Я ем тёплый белый хлеб, намазывая его сливовым вареньем, и морщась, закусываю кислыми огурцами и капустой. Сегодня у профессора счастливый день. Я нашёл его Тамару. Но об этом я расскажу после. Сегодня, наслушавшись его рассказов о молодости, о годах «культурной революции», я решил их записывать. С самого начала, с его детства.

У меня было счастливое детство. Мой родной отец работал в Гоминьдане. Он был небольшим начальником. Мой приёмный отец – его прямой начальник, генерал Лю Шан. У Чан Кайши было четыре звезды, у Лю Шана – три. Когда мне было два с небольшим года, Лю Шан часто видел меня. Он сказал отцу: «О, какой мальчик, симпатичный, умный! Отдай его мне!». Мой родной отец не посмел ослушаться. И подарил меня. Так я попал в дом приёмного отца.

В его доме работало много нянь. Две китайские старухи, три девушки. Все безграмотные. Отец пригласил мне в няни русскую старуху. Ей было шестьдесят пять или шестьдесят шесть лет. Она жила в Харбине. Когда началась антияпонская война, она вместе с китайскими студентами убежала из Харбина в Пекин. У неё был друг, коммунист, он был героем войны, воевал с японцами. Приёмный отец попросил его: «Можно, она поступит ко мне работать учительницей моего сына?». Так она пришла к нам. Её звали Елена Ивановна Чинцова. Во время вашей революции её родители убежали из России в Харбин. Её папа до революции был помощником министра финансов.

У няни было много достоинств. Она говорила по-французски, хорошо рисовала, играла на пианино. Поэтому я сейчас немножко говорю и понимаю по-французски, но читать не могу. Был у неё только один минус – она почти не говорила по-китайски. Папа часто уезжал на войну с японцами. Я всё время проводил с ней. Поэтому умел говорить только по-русски. До пяти лет совсем не разговаривал на китайском. Однажды папа вернулся и позвал меня к себе на колени: «Сынок, иди сюда! Как ты поживаешь? Как твоё здоровье?». Я совсем не понимал, что он говорит. Я закричал: «Не понимаю, что ты сказал!». А он не понимает по-русски. Он закричал: «Не понимаю, что ты говоришь!». И я кричу: «Не понимаю, что ты говоришь!». Так и кричали оба. Тогда он позвал няню: «Сюда, сюда, что он сказал?». Няня: «Он сказал, что вас не понимает». После этого он пригласил ко мне учителем китайца – седоусого старика-учёного. Так что постепенно я заговорил по-китайски. Через день по два часа учился у него китайскому языку. Но русский язык остался со мной на всю жизнь. Это няня дала мне имя Володя.