Ради такого случая лабораторные шкафы опустошили, уставив столы старинными приборами из дерева, серебра, латуни и мутных стекол. Чего там только не было: колбы, мензурки, калибры, часы, лупы, запыленные склянки с колеблющейся ртутью и другими, не столь узнаваемыми субстанциями. Брекбиллс использовал в основном викторианскую технологию – и не только из любви к старине; электроника, сказали Квентину, которая делалась в присутствии магических сил, становится непредсказуемой.
Руководила цирком профессор Сандерленд. Квентин как мог избегал ее после того репетиторского кошмара и почти излечился: желание запустить руки в ее волосы мучило его уже меньше.
– Одну минуточку! – весело сказала она, укладывая в бархатный футляр серебряные, острые на вид инструменты. – Так, хорошо. – Она защелкнула замочек футляра. – Все в Брекбиллсе наделены магическими способностями, но каждый имеет индивидуальную склонность к какой-то отдельной отрасли магии, – протараторила она, как демонстрирующая спасательную технику стюардесса. – Это зависит от места рождения, от фазы луны и погоды в тот момент, от склада вашей личности и массы других деталей, в которые мы не будем пока вникать. Профессор Марч с удовольствием предоставит вам список примерно из двухсот факторов; специализация, мне кажется, его специальность.
– А ваша?
– Она связана с металлургией. Еще вопросы?
– Да. Зачем нужно это тестирование? Нельзя разве определить дисциплину по дате рождения и всему прочему?
– Можно – теоретически. На практике это тот еще геморрой. – Она с улыбкой заколола свои светлые волосы, и угасшая было страсть вновь пронзила Квентину сердце. – Действовать методом индукции куда проще.
Вложив по бронзовому скарабею в каждую руку Квентина, она попросила его прочитать наизусть алфавит – сначала греческий, потом древнееврейский (здесь не обошлось без подсказок). Все это время она рассматривала его в нечто похожее на складной телескоп. Чувствуя, как потрескивают и жужжат от ее чар бронзовые жуки, Квентин боялся, что они вот-вот задрыгают ножками. Иногда она просила его повторить ту или иную букву, одновременно подкручивая прибор.
– Так-так… – Она поставила перед ним сосенку-бонсай. Квентин смотрел на деревце то под тем углом, то под этим, пока оно не взъерошило иголки под несуществующим ветром. Сандерленд отошла в сторону, посовещалась с растением и объявила:
– Одно ясно: ты не ботаник.
За час она провела с ним еще дюжины две разных тестов, далеко не все из которых он понимал. Сначала базовые чары первого курса оценивались с помощью целой батареи приборов, затем Квентину пришлось читать заклинание перед часами, где одна из семи стрелок невероятно быстро двигалась в обратную сторону. Это испытание исторгло у профессора тяжкий вздох. Несколько раз она снимала с полок объемистые тома и долго в них рылась.
– М-да… интересный случай.
Жизнь – это цепь унижений, подумал Квентин.
Он раскладывал на кучки перламутровые пуговицы разной формы и цвета, а профессор наблюдала за его отражением в серебряном зеркале. Затем она решила исследовать его сны и дала ему выпить глоток шипучего, отдающего мятой зелья.
Сны, как видно, не открыли ей ничего нового. Она долго, подбоченясь, смотрела на Квентина. Потом улыбнулась, заправила за ухо прядку волос и сказала:
– Поставим эксперимент.
Переходя от окна к окну, она начала закрывать пыльные деревянные ставни. Потом убрала все с грифельной столешницы, села, накрыла юбкой колени и пригласила Квентина сесть на другой стол, напротив.
