Для начала мы стали голодать. Не специально, а поневоле. Монахи ели два раза в день и не так обильно, как мы в миру.
Да, нам с братом всё время хотелось есть! Но постепенно привыкли. И даже стали чувствовать себя намного легче, чем раньше. Братишка шутил: «А ну — ка, занюхни меня! Может, я уже не воняю. Мясо — то не едим!»
Ха — ха! Мы таки воняли.
На третий день мы поняли, что не можем больше не мыться. Нет, мы умывались и чистили зубы два раза в день. Как, собственно, и монахи. Но не купались, не мылись целиком. Мы просто не знали, как и где это сделать. Это становилось невыносимым. И тогда мы убежали и отправились к морю. Просто отошли от стен крепости, обошли какие — то старые постройки, заброшенные лодки, поднялись на небольшой холм, спустились и оказались в крошечной бухте под скалой, на которой со стороны моря ютилась неизвестная нам часовня. Отсюда прямо от воды монастыря не было видно, хотя он был примерно в 100 метрах. Значит, и нас не могли разглядеть. Мы разделись догола и поплавали. Эгейское море приняло нас ласковым прибоем, освежающей, но всё — таки непривычно тёплой водой. Вот это наслаждение! И ему не было конца. Мы больше часа провели в воде.
Одним из самых больших испытаний для нас оказался вынужденный дефицит сна.
На третий — четвёртый день мы валились с ног. Выяснилось, что монахи почти не спят. Реально очень мало! В будние дни общий подъём — в три часа ночи по нашему времени. Во двор выходит побудчик и обходит со своей палкой и лампочкой на лбу, отбивая какой — то ритм, весь монастырь. Начинается движение в кельях, хлопают двери, журчит вода в умывальниках, шумят сливные бачки в общем туалете (слава Творцу, это достижение цивилизации здесь присутствовало).
Все просыпаются и готовят себя к новому дню. В четыре звонят колокола (тут и мёртвого поднимут с постели) — звон их отражается от гор и стен монастыря, множится и проникает в самое нутро. А через пятнадцать минут начинается общая служба в церкви. Продолжается до девяти. Потом трапеза. Работа до четырёх вечера, служба до девяти вечера. Снова трапеза. Потом личное время. Монахи заполняют его беседами, починкой одежды, общением с паломниками. Паломники рыбачат, звонят домой, разговаривают. С наступлением полной темноты паломники расходятся по кельям, а монахи опять работают. Днём — в основном физически на своих рабочих местах. А ночью — духовно: читают, учатся в уже известном нам классе, совершенствуют церковное пение. Монашеская жизнь затихает по — настоящему только к полуночи. А в три часа уже опять подъём.
Это же только три часа сна в сутки! В воскресенье подъём вообще в час ночи по — нашему. Это кто вообще может выдержать? Какой — нибудь знаменитый спецназовец смог бы спать годами по три часа в сутки? Конечно нет!
А монахи могут. Потому что учатся этому. Вырабатывают этот режим дня и неуклонно следуют ему всю жизнь. А раз они могут — то и мы смогли. Но мы — то догоняли немного днём, когда жара становилась невыносимой. Монахи работали, а мы, паразиты, спали — пусть и обливаясь потом на мокрых простынях у себя в келье, но всё — таки часик — другой спали! И это помогало.
И наконец — отсутствие женщин.
В монастыре нет женщин! Какой кошмар.
Однако…
Какое счастье, что в монастыре нет женщин!
На всём Афонском полуострове их нет и, думаю, никогда за последние несколько сотен лет не было. Нога женщины не ступала на эту святую землю.
