Читать онлайн Екатерина Бордон - Волшебство между строк

Я работаю по ночам. Ночью не так жарко, да и спокойнее.

Который год я приезжаю в это место. Раньше мы каждое лето бывали здесь с родителями. Теперь они предпочитают морские круизы на лайнерах, похожих на плавучие города. А я еду сюда. Не знаю, что манит меня сильнее: зелёные поля и рощи, старое кладбище или, может, Лили.

Копать могилы – необычная работа, но кто-то ведь должен ее делать. Почему не я? Это тяжело, и за это почти не платят. Но я люблю тяжелый физический труд. А деньги? Здесь они не так важны. Говорят, у меня неплохо получается, по крайней мере, мои клиенты никогда не жаловались. Хотя постойте, они же мертвы. Мертвым плевать, в какой яме их закопают. Это важно живым.

Днем я сплю или рисую. Нужно говорить «пишу», так солиднее, но я пока не уверен, что делаю именно это. Рисую я неплохо. Если смогу выдержать экзамены в школу живописи осенью – стану говорить «пишу». Так будет честно.

А пока я работаю по ночам. Местные косятся. Они боятся кладбища. Им невдомек, что в городе, где я живу, ночью на улицах гораздо опаснее, чем на самом старом и зловещем кладбище в мире. Так что я не боюсь. И Лили тоже не боится, храбрая девочка. Она говорит:

– Живые страдают от живых. Мертвые уже не страдают, а значит, и не обидят.

Она много забавного говорит, когда в настроении. Это сразу понятно, будет она говорить или нет. Обычно она приходит и садится за фонарем. Если я вижу, что она нынче не в духе, я к ней не пристаю. Скажу только:

– Привет, Лили, – и копаю как ни в чем не бывало. Она и не ответит, может. Иногда поглядываю на неё. Красивая.

Потом обычно спрошу:

– Не замёрзла?

Она, конечно, не замёрзла, никогда не мёрзнет, хотя на ней только белое платье, совсем легкое. Мне нравится смотреть, как свет фонаря проходит через тонкую ткань. Будто запутался в складках да там и остался. Кажется, она знает, что мне нравится это платье.

Когда все готово, я складываю инструмент и говорю:

– Проводить тебя?

Она качает головой. Может быть, не хочет, чтобы нас видели вместе. Или просто любит идти ночью одна через кладбище. Ей в другую сторону. Тогда я киваю:

– Пока!

Она отвечает:

– Пока, – и уходит, а я смотрю ей вслед.

…

Сегодня тот день, когда она не в настроении. Точнее, та ночь.

– Опять отец? – спрашиваю. Наверняка он.

– Да, – отвечает.

– Когда уже он оставит тебя в покое?

– Наверное, никогда…

Я знаю ее отца. Когда мы с ней только познакомились – давно, ещё детьми, – у нас случилось что-то вроде первой любви. Ничего серьёзного, конечно, просто лето, солнце и двое людей на самом краю, за которым детство превращается в юность. Мы даже не целовались. Но ее отец был уверен, что я – избалованный городской мальчишка из богатой семьи – хочу погубить его девочку. Он так и говорил: погубить. Подстерегал нас повсюду и с руганью уводил Лили домой, а меня грозился прибить, если я что-то замышляю.

Тогда-то мы с ней и полюбили кладбище. Туда ее отец не совался даже и днём. Мы бродили среди могил, разглядывали полустертые надписи на почерневших от времени камнях, фантазировали о том, какими были эти люди, как они жили и как умерли.

Иногда бегали, кричали, устраивали представления. Лили увлекалась историей, и мы были то первооткрывателями, то римскими легионерами или гладиаторами на арене. Ареной нам служил полуразрушенный склеп.

– Идущие на смерть приветствуют тебя! – вопила Лили, появляясь из-за выступа осыпавшейся стены, и мы разражались неудержимым хохотом, представляя, как обитатели склепа встают на зов.

Нам было хорошо. И теперь тоже хорошо, хоть и не так, как тогда.

– Ты поступишь в свою школу этой осенью? – вдруг спрашивает Лили.

– Надеюсь.

– А чему там учат?

– Ну… живописи, – я не знаю, как ей объяснить.

– Но ты ведь и так хорошо рисуешь.

– Это другое. А почему ты спрашиваешь?

– Я просто подумала, если ты поступишь, наверное, больше не приедешь.

– Как знать. Я бы хотел приезжать всегда.

– Я тоже хочу, чтобы ты всегда…

Кажется, она расстроилась. По Лили не поймешь. Я вижу, что она хочет ещё что-то сказать, но спрашивать бесполезно. На прощание она берет меня за руку; прикосновение легкое, как дуновение ветра. Я пытаюсь поймать ее пальцы, но она уже убрала руку. Уходит, не оглядываясь. Я тоже спешу домой, уже светает, а с утра нужно встретить родителей на станции. Странно, что они вдруг решили приехать.

…

Знал ли я, что Лили умерла? Конечно. Это случилось несколько лет назад, а узнал я, когда впервые приехал один, уже взрослый.

Каждый житель деревни считал своим долгом рассказать мне во всех подробностях, что произошло. Не знаю, были ли их рассказы правдой хотя бы на треть. Говорили, ее отец совершенно спятил: решил, что она хочет сбежать в город с каким-то мужчиной, может, даже со мной. Никак не мог забыть нашу с ней дружбу. Наверное, он не хотел ее убивать, просто слишком сильно толкнул, а она упала и ударилась головой. Он сам вызвал полицию, а после наложил на себя руки. Вот и все.

Я нашёл ее могилу. Подумал ещё, кто же за ней ухаживает. Местные ведь боятся кладбища. В тот же день пошёл узнавать, не нужна ли помощь. Работать решил ночью: не так жарко. Да и спокойнее. А потом она пришла и села за фонарем.

– Привет, – сказала, – давно не виделись.

…

Ночью на кладбище тихо. Странное ощущение: все как обычно, но и по-другому. Днём я наблюдал, как очередное тело опустили в вырытую мной могилу. Мое тело. Все произошло мгновенно. Наверное, я заснул за рулем по пути на станцию. Боли не было.

– Я хотела тебя предупредить, – Лили подходит тихо. В темноте ее почти не видно. Сегодня без фонаря.

– Ты знала?

– Знала. Мы иногда знаем, когда тем, кого любили, грозит беда.

– Что же не сказала?

– Подумала, так ты всегда будешь здесь. Со мной.

Она берет меня за руку и крепко сжимает мои пальцы.

«Скела Вонави, – механический голос в ухе заставляет меня подпрыгнуть, – ваш запрос обработан. Доступ в хранилище открыт».

Наконец-то! Целых 72 секунды и 326 миллисекунд. Так можно и уснуть в ожидании. Не БанкИнфо, а улитка какая-то. Были раньше такие существа на Земле. Очень медленные. Отец мне о них рассказывал. А потом его забрали.

Из нашей семьи вообще многих забирают, можно сказать, через одного. Дед уверен, что это из-за нашей генетической памяти. Почти сто столетий прошло, сменилось двенадцать планет, а вот – поди ж ты! – мы, Вонави, помним ещё о Земле. Причём каждый помнит что-то своё, особенное.

Кстати, «поди ж ты» – это тоже оттуда, с Земли. Междометие, выражающее недоумение. У нас тут, правда, никто давным-давно не удивляется. С эмоциями туго. Они у нас на вес альтаирского магнаргенлита. То бишь бесценны. Вот ещё и «то бишь». Раньше мне лучше удавалось следить за своими мыслями и речью.

Всё началось с экзамена по РГТМ-анализу. Хорошо помню две минуты до него. Я вызвал телепорт и вставил себе в ухо динамик с конспектом. И тут мама обняла меня и сказала: «Прекрати, Скела, перед смертью не надышишься». Я не понял, при чём здесь смерть, но на всякий случай объяснил маме, что менять агрегатное состояние ещё не намерен. Она дотронулась до моего уха, и динамик перестал бубнить свои формулы. Мама всегда всех обнимает перед выходом из дома, а дед всегда стоит в проходе и салютует. Пережитки прошлого, ей-богу.

Зачем я сейчас об этом думаю и трачу время? 51 секунда и 514 миллисекунд пролетели как миг. Здесь слишком жарко.

Я шагаю в окно доступа, медленно пощёлкивающее датчиками. Ощупывает меня, гадёныш. Но кроме этой штуковины, из-за которой я, собственно, здесь нахожусь, у меня ничего и нет. «Хошь трожь, хошь не трожь», – проносится у меня в голове. Я торопливо моргаю и плотно сжимаю губы, чтоб не вырвалось.

Эту штуку я нашёл в часах. Точнее, в том, что когда-то давным-давно называлось часами. Теперь это семейная реликвия: круглый предмет с двенадцатью числами и тремя стрелками, издаёт тихие ритмичные звуки, если слегка подзарядить его взглядом. Я нисколько не удивлён, что нашим предкам удалось сгубить родину. С таким-то представлением о времени.

Так вот, «мышка бежала, хвостиком махнула, часы упали и разбились», – слышу я писк. Оглядываюсь. Никого. Я сам это сказал? Кто или что такое мышка? Что происходит? Ещё никогда архаизмы не приходили ко мне подряд, всего лишь в течение нескольких секунд. Аномалия какая-то.

В общем, штука выпала из часов: металлическое нечто размером с два ногтя. Я видел подобное на картинке в «Истории технологий». Похоже на древний носитель информации. И вот я в БанкИнфо для того, чтобы понять, как в наше время можно эту штуку открыть.

«Вонави, Скела? – раздаётся шелестящий голос. – Вы подтверждаете, что ваш интерес – это наш интерес?» – «Да, директор! – громко отвечаю я, отчаянно желая больше никогда не слышать этот бумажный голос. – Я готовлюсь к экзамену по исттеху, разбираюсь с устройством древних считывателей». – «Хорошо, студент Вонави! …идущий на сме…» – «Простите, я не расслышал». – «Хорошо, студент Вонави, – голос становится громче, и окно, наконец, исчезает. «…приветствует тебя», – слышу шёпот в ушах. Аномалия. Что тут ещё скажешь.

Холод в хранилище клубится сизым дымом. Вот опять: откуда я знаю слово «сизый»?

Я иду вдоль стеллажей, пытаюсь на ощупь найти нужную мне информацию. Вдруг отец говорит: «Алекс, ты помнишь, что Нина девочка? Ты проследишь, чтоб не перепутали?» – «Конечно, помню, – раздражённо отвечаю я. – Со мной же получилось, как мы хотели». – «Я рад, сынок».