Желание было похвальным, если бы не одно «но». Не успел он переступить порог, как стоявшие в стойлах лошади разволновались, забили копытами, почуяв чужака, всем своим видом выказывали недоверие и недружелюбный настой. Конюх, тут же вскочивший при появлении графа, застыл, и Майкл вновь поймал на себе уже знакомый пристальный недоверчиво-изумленный взгляд, которым его всего пять минут назад одарил Пьер. Граф, уже протянувший руку к гриве одной из лошадей, замер. Кони, с которыми он, по словам управляющего, проводил чуть ли не целые сутки на полет, не узнавали своего хозяина и не давались в руки. Майкл лихорадочно соображал, как ему поступить и, вспомнив об арабских скакунах, которыми он якобы должен дорожить, решил усыпить сквозившее во взгляде конюха недоверие и блеснуть своей осведомленностью.
– Хорош скакун, – заявил он, ухитрившись вцепиться в гриву строптивой лошади, которая негодующе заржала, оскорбленная таким к себе отношением. – Породистый, любо-дорого глянуть.
Боковым зрением Майкл заметил вылезшие из орбит глаза конюха.
– В… ваше сиятельство, – заикаясь, промямлил он, с ужасом взирая на почти повисшего на лошади графа. – Это не скакун, а обычная каретная, вы ее все еще продать грозились, да только говорили, что никто не купит… А арабские скакуны, они там стоят, – он дрожащей рукой указал на противоположный конец конюшни, где нервно подрагивая ушами, поводя тонкими ноздрями, переступали с ноги на ногу черные как смоль кони. Майкл перевел взгляд на светло-серую лошаденку, в которую он отчаянно вцепился, тут же понял, что дело плохо, и мигом ретировался, оставив растерянного конюха предаваться размышлениям о количестве бутылок Клико, выпитых его господином, не узнавшим своих ненаглядных арабских скакунов.
Воровато оглядываясь и вздрагивая от малейшего шороха, Майкл шмыгнул в замок в надежде, что слуги уже разошлись и им с Лерой можно будет вздохнуть свободнее. Но он ошибался: зала по-прежнему была полна народа, а раскрасневшаяся графиня стояла у окна и периодически бросала на слуг испепеляющие взгляды. Появление графа вызвало бурное оживление, но Майкл, с трудом осознав, что он здесь все-таки хозяин, решил положить конец этому безобразию.
– Мы с моей супругой хотим остаться одни, – рявкнул он на подлетевшего к нему управляющего и, не глядя по сторонам, двинулся к лестнице, ведущей на второй этаж. Слуги удивленно зашептались: их хозяин выглядел недовольным и рассерженным, и, кроме того, что было более чем странно, за все время ни разу не взглянул на жену, которая, казалось, совсем не рада своему появлению в доме графа.
– Не правда ли, удивительно, – донесся до ушей Майкла приглушенный шепот. – Нашего графа просто не узнать. А как к жене относится – она, бедняжка, чуть не плачет. Столько времени руки ее добивался, а, по-моему, он ее нисколечко не любит.
Майкл замер на верхней ступеньке. Только этого не хватало! И получаса не прошло, как поползли слухи и сплетни. Что и говорить, актер из него некудышний и роль графа де Ремаля, мягко скажем, ему не удается, но не до такой же степени!
Майкл решительно слетел с лестницы, подскочил к Лере, подхватил ее на руки и под громкие аплодисменты слуг, чьи хмурые лица тут же разгладились, прошествовал на второй этаж.
– Ты что себе позволяешь, – зашипела ему в ухо Лера и больно вцепилась ногтями в плечо. – А ну, отпусти меня сейчас же! И перестань улыбаться во весь рот, ничего смешного я пока не вижу!
