Когда потом кто-то около него остановился, ему поневоле пришлось поднять голову. То был ведущий панихиды.
– Извините, пожалуйста, – сказал он, – но вам придётся уйти. Сейчас начнётся следующая панихида.
В настоящей церкви подняться было бы проще, там можно было бы ухватиться за переднюю скамью, но Вайлеман справился и так.
– Хорошо, что я вас увидел, – сказал он ведущему. – Я хотел бы у вас спросить.
– Да?
– Стихотворение, которое вы читали, чьё оно?
Мужчина покраснел.
– Моё, – сказал он, застенчиво отводя взгляд. – Стихи – моё хобби.
– Хорошо. Очень хорошо. Кстати, слово «Rhythmus» пишется с двумя h.
– Разумеется. А почему вдруг…
– У меня сложилось впечатление, что вы никогда не слышали это слово.
То была дешёвая победа над безоружным противником, намного ниже достоинства Вайлемана, но время от времени это приносило облегчение – нанести такой вербальный укол и тем самым доказать себе, что ты ещё не совсем разучился играть с языком. Единственным, что испортило эффект, было мучительное отступление к двери. Раньше бы он после такой остро́ты развернулся и бодро зашагал прочь, но ведь раньше каждый шаг не причинял ему такой боли.
На улице его поджидала женщина из первого ряда. Дождь кончился, и внезапная яркость дня ослепила его так, что он опознал её только по аромату пачули – если это вообще называлось именно так.
– Вы, должно быть, Курт Вайлеман, – сказала она. – Феликс очень хорошо описал мне вас.
Он не сразу сообразил, что она имела в виду Дерендингера.
– Вы его родственница?
– Мы были знакомы.
– И он описал вам меня?
– Он говорил, вы единственный, кого не пришлось бы лишать журналистского удостоверения за бездарность.
Типичное выражение Дерендингера. Таким он был всегда: даже если он хотел сказать комплимент, он делал это в грубой форме.
– Я польщён, – сказал Вайлеман.
– Ничего вы не польщены. Вы немного задеты, но не хотите это показать.
У секретарши шеф-редакции тогда – её фамилию он сейчас не мог вспомнить – был в точности такой же тон.
– И вы поджидали меня, чтобы мне это передать?
– Я поджидала вас, потому что мне нужно с вами кое-что обсудить. Давайте посидим за бокалом вина?
– Где? Здесь поблизости и даже дальше нет ничего…
– Вон там стоит моя машина, – перебила его женщина. – А вино у меня уже отстаивается. Если вы не против выпить его со мной у меня дома? Там мы поговорим без помех.
Пока они ехали, она тыкала пальцами в свой коммуникатор. Наверняка новейшая модель; она была из тех, у кого подобные приборы всегда новейшей модели. Вайлеман был рад, что ему не приходится вести светскую беседу, он чувствовал себя не очень хорошо в этом автомобиле, который для него всё ещё был новомодным, хотя в Цюрихе вряд ли ещё водились прежние. Всякий раз, когда они вплотную приближались к впереди идущему автомобилю, он машинально искал, за что бы ухватиться. Рассудком он понимал, что система функционирует превосходно и не допустит столкновения, по крайней мере в городе и на автобанах – до просёлочных шоссе сеть электронного ориентирования так и не дошла по финансовым причинам, – однажды он даже написал статью про избыточность тройной системы безопасности, но в его организме всё ещё работали старые рефлексы. Если бы он мог позволить себе машину, это был бы старый самоходный рыдван, хотя налоги на него были выше, а в случае аварии не было страховых выплат.
Движение было плотное, как, впрочем, и всегда, но – он должен был это признать – рассасывалось оно быстрее, чем раньше, и встраивание с боковых улиц шло лучше. И всё-таки: сидящий в таком автомобиле уже не ехал, а лишь транспортировался, как почтовая посылка в одной из тех гигантских сортировочных машин, какую он осматривал однажды в Мюллигене для одного репортажа. Тобой просто манипулировали.
