Об этих словах философа вспомнят через 100 лет, когда в 1957 году стартует первый спутник, а в 1961-м – корабль Ю. А. Гагарина. Укажут и на знаменательную перекличку фамилий «первого Гагарина» – Федорова и первого космонавта планеты Земля. А пока, в далеком 1857-м Федоров со своими учениками наблюдал звездное небо, давая каждому из них возможность «почувствовать себя пловцом, то прорезывающим своим движением на земном корабле хвосты комет и осыпаемым целым ливнем падающих звезд, то плывущим через пустыню неба, где лишь изредка упадет несколько капель космической материи или пыли».
В годы работы учителем Федоров обретает преданного друга и последователя в лице одного из своих сослуживцев по уездному училищу г. Богородска. Николай Павлович Петерсон был преподавателем арифметики и геометрии. До этого он работал народным учителем в одной из яснополянских школ Льва Толстого, был секретарем журнала «Ясная Поляна», учился в Московском университете, где примкнул к революционному кружку ишутинцев, а затем решил стать учителем, чтобы просвещать подростков и вести пропаганду «революционно-социалистических идей» среди местной интеллигенции.
К Федорову, о котором шла молва как о «человеке необыкновенного ума и честности», к тому же абсолютном бессребренике, нестяжателе и аскете (один из друзей Петерсона сравнил его даже с Рахметовым, героем романа Н. Г. Чернышевского «Что делать?», культового для молодежи 1860-х годов), Петерсон направился сразу же по приезде в Богородск. Но встреча, во время которой молодой ишутинец надеялся привлечь нестандартного учителя на свою сторону, имела совершенно противоположный исход: «Не разрушение и смерть, а жизнь бесконечную проповедовал Николай Федорович, и я отвернулся от прежней своей деятельности», – так вспоминал о ней Петерсон уже в конце жизни.
Всего одной беседы, правда растянувшейся на день и часть ночи, хватило Федорову, чтобы доказать горячему сердцем, жаждущему дела юноше, что правовое и материальное равенство и справедливое распределение благ не приведут человечество к счастью и братству. Никакой совершенный строй на земле невозможен при существовании смерти, социальные реформы недостаточны, если не будет целостного преображения человека, и нравственного, и физического, если жало греха и смерти не будет изъято из бытия. И достижение свободы, о чем так мечтало человечество, принимаясь то за один, то за другой политический проект, в смертном мире только иллюзия. О какой свободе можно говорить всерьез, когда человек фатально зависим от природной необходимости, когда в любой момент он может стать жертвой стихийного бедствия, эпидемии, а даже если не станет, все равно обречен умереть?
На место вопроса о богатстве и бедности, неизбежно разделяющего людей, заставляющего неимущих ополчаться на имущих, а имущих ощериваться и защищаться, собеседник Петерсона поставил вопрос о смерти и жизни. Смертен и богач, и последний бедняк, и социалист, и сторонник самодержавия, и консерватор, и либерал. У каждого из них есть умершие близкие. Только такое равенство – в смертности – является реальностью в природном порядке существования, основанном на смене поколений, вытеснении последующим предыдущего. И этому отрицательному, горькому равенству мыслитель противопоставлял иное, положительное равенство, которое не имеет ничего общего с социальным «завистливым равенством» и достигается не отнятием и перераспределением благ, а соучастием в общем труде познания мира, регуляции природных процессов, возвращения жизни умершим, достижения бессмертного статуса существования. Так чтобы равенство в смерти сменилось полнотой равенства в жизни – жизни бессмертной, преображенной, являющейся достоянием всех.
