Феоктистов был из той редкой породы людей, которым в жизни доставалось все самое лучшее. Если влюблялся, так непременно в первых красавиц, умевших блистать и завоевывать всеобщее внимание (надо отдать судьбе должное, женщины отвечали ему взаимностью). Если он чем-то занимался, то стремился в своем деле достичь потолка (иначе не стоило и заниматься). Свою первую криминальную профессию – карточный шулер – он оставил, осознав в какой-то момент, что добрался едва ли не до самой вершины, откуда уже некуда было расти. Именно в этот момент ему подвернулся его величество случай: один из клиентов вместо денег поставил на банк небольшую картину фламандских живописцев (как выяснилось впоследствии, оказавшейся полотном Рембрандта «Ночная стража»). Выиграв картину, Потап всерьез заинтересовался живописью и вот уже более тридцати лет не мог остановиться. Так что и в коллекционировании он предпочитал взбираться на «восьмитысячники», собирая исключительно лучшее. Венцом его коллекции были полотна Рубенса, Антониса ван Дейка, Лукаса Старшего. Собирал он и иконы, предпочитая раннее средневековье. Одна из икон – «Умиление», значившаяся в списках под четвертым номером, приписывалась евангелисту Луке. Восемь похожих икон находилось в Риме, еще двадцать в музеях и частных коллекциях в Европе. Интересно, какую сумму выложил бы ему Ватикан, если бы однажды он захотел ее продать?
Постояв немного перед иконой, где Божия Матерь прижимает к груди младенца, и, попросив у святыни прощения за крамольные мысли, Феоктистов подошел к зеркалу и невольно поморщился – новый костюм ему не нравился. Сняв с себя пиджак, он набросил старый, привычный. С возрастом Потап Викторович обнаружил в себе некоторую странность: он срастался со старыми вещами, будто бы с кожей, а потому избавлялся от них лишь в том случае (и то по настоянию Надежды), когда обнаруживались изрядные потертости. Не вмешайся супружница в его гардероб, так и носил бы каждую из рубах до тех пор, пока материя не стала бы расползаться от ветхости на куски. Такую привязанность понять мог только он сам.
С каждой из вещей у Феоктистова связаны собственные воспоминания. В сером костюме, который он проносил без малого девять лет, были приобретены две иконы Рублева. В черных штанах, слегка заштопанных на коленях, он раздобыл автопортрет Дюрера, отдав за него (можно сказать, чисто символическую сумму) каких-то двадцать тысяч долларов. И такие штаны в мусорный бак? Да ни за что на свете! Но особо любимой была его черная рубашка, подаренная женой лет пятнадцать назад. Именно в ней он приобрел значительную часть своей коллекции, куда входили два полотна Сандро Боттичелли и одно Франческо Мельци. Месяц назад замечательная рубашка порвалась сразу в двух местах: у накладного кармана пошла по швам, а на левом локте протерлись нитки. Спасти рубашку могла только тотальная реставрация, но против этого решительно запротестовала жена, заявив: «Чего смешить людей! Только через мой труп!» Убивать ее, естественно, не хотелось, кроме того, в ее словах присутствовала сермяжная правда: выглядеть он будет нелепо, если где-то в гостях придется скинуть пиджак. Единственное, что он сумел отвоевать, – это небольшой кусочек материи от своей любимой рубашки, и теперь складывал его во внутренний карман пиджака «на удачу» перед важными сделками или встречами.
