Читать онлайн Александр Вэй - Ворожители

Шок… может явиться основной причиной смерти…

По существу, морфологических признаков, характеризующих шок, нет.

Учебник судебной медицины

– Господи, куда же я теперь со всем этим денусь? Что же за напасть такая?..

Лиловые и жёлтые отсветы на гаснущем небе вычерчивали контуры каждой взметнувшейся кроны. Над этими силуэтами грозно нависал крюк колодезного журавля, а чуть поодаль торчал кверху неизвестного назначения голый столб.

Прямо впереди виднелся потемневший сруб, могучий и приземистый, обнесённый хилой изгородью, да и то не со всех сторон. Занавешенные изнутри окна светились. Из трубы на крыше вился беловатый дым.

Сзади, с боков со всех сторон вздымался роскошный лес, сухой, духовитый, но возвращаться в него не хотелось нипочём.

Нога отчаянно ныла и пульсировала, однако с правым предплечьем дела обстояли куда хуже. Кровь текла из рукава уже открыто, толстая ткань пропиталась ею насквозь, отяжелела и липла. Кость, нужно полагать, была сломана, и хорошо, если наружу не торчали осколки. О том, чтобы шевельнуть пальцами, не приходилось и мечтать. Всё тело сотрясал озноб, губы, вероятно, посинели и слушаться отказывались. Стылый пот тёк со лба, а майка сделалась обжигающе ледяной. Как тут не врезать дуба в этой глухомани, было тайной, но чему ж удивляться? Скорее, поразил бы иной исход: недавно вроде завязалось оно, закрутилось в узел, однако жизнь сумела так споро прыгнуть с ног на голову, что уже и не вспомнишь, можно ли по-другому. И времени прошло чуть, а словно бы вечность…

Словно бы вечность впихнулась в окаянные полнедели. А началось, видно, с того клятого звонка. Нет, раньше, раньше оно началось, звонок, дом с отсыревшими стенами – это потом, а началось раньше. Ничего не предвещало ещё грядущих несуразиц, всё катилось гладко и привычно, и вдруг – на тебе: ни с чего приснился дурацкий сон. Кто бы о нём вспомнил, но события последующих дней свернули настолько вкривь, что волей-неволей пришлось копаться в памяти: где же скосило-то, когда прямая и размеренная жизнь вдруг вильнула набекрень? Тогда-то и всплыл этот сон.

Был он не то чтобы слишком многозначительным, но заслуживал уважения хотя бы потому, что Георгий его отчётливо запомнил. Лет двадцать уже никаких снов не случалось вообще. То есть, может быть, и случалось, но забывались они быстрее, чем успеваешь поутру разлепить ресницы. А этот запомнился в деталях, от первой до последней секунды, и был он до того нелепым и живым, словно бы прошедшие десятилетия улетучились, и вместо вдумчивого солидного человека возник едва сознательный подросток с температурой. Да, что-то весьма сходное грезилось в детстве в первые дни гриппа, когда организм полон ещё невероятной силы, и недуг не способен разойтись всерьёз, отыгрываясь на ярких и несообразных историях, героем которых становишься до самого утреннего пробуждения.

Именно так и получилось в этот раз. Георгий отчётливо, со всеми подробностями увидел себя в университетском коридоре, куда явился для встречи с доцентом Масальским. Доцент должен был давать консультацию, и не абы какую, а строго индивидуальную, и касалась она абсолютно понятных во сне, но невоспроизводимых после деталей поездки на электричке. Как это вязалось в целое, сказать невозможно, но именно пресловутая поездка шла в зачёт и чуть ли не заменяла курсовую работу, если не весь диплом сразу. Георгий прошёл по чумазому красному паркету и потянул ручку аудиторной двери.

За дверью оказался не тесный класс, а поместительный амфитеатр с деревянными партами. Масальский сидел в нижней точке амфитеатра за крашеным лекторским столом и листал потёртый фолиант. На вошедшего он посмотрел выжидательно, но ничего не произнёс. Георгий направился к пристроенному у стола сидению (что-то наподобие деревянного кресла – кто его точнее разберёт во сне-то?) и вручил Масальскому листок. Доцент оторвался от книги, аккуратно её закрыл и погрузил длинный нос в поданную бумагу. Время от времени он вскидывал на Георгия глаза, а затем снова принимался за чтение. Лысина у Масальского хранила след меловой пятерни, которой пожилой учёный имел обычай хвататься за лоб; коричневый костюм поверх рубашки и свитера видал виды ещё до георгиевого рождения. Наконец многомудрый лоб вынырнул из-за листка, и доцент со всем вниманием уставился на пришедшего.

– И, э-э, что же? – спросил Масальский, двигая кустистыми бровями. – Э-э-э, летел?

– Летел, – вот чёрт знает, что они оба имели в виду.

– Летел над лесом? Рядом с поездом?

– Чуть поодаль, но определённо невдалеке, – сформулировал Георгий некую крайне мутную диспозицию.

– Это м-м-м… Это э-э-э… – сказал учёный, качая головой в стороны и собрав лицо в морщинистый комок, из которого категорично выпирал только внушительный киль носа. – Ну-у… Не знаю…

– Думаете, он?

– Не уверен, э-э, не уверен, – Масальский снова вытаращился на Георгия в упор, вскинув и опустив брови. – Бывает разное… Не заметили, э-э, помела?

– Помела? – даже во сне подобный вопрос звучал несуразно, но у доцента имелись на этот счет резоны.

– Помела! – повторил он торжественно. – Полагаю, именно, э-э, помела. Сглазить ведь мог… Могла… Могли! Вот что! Нужно сейчас же отворот!

И прежде чем Георгий успел хоть что-то произнести, Масальский мягко выскочил из-за своего деревянного престола и принялся расхаживать по залу, широко ступая и пританцовывая. При этом учёный пел:

Тут доцент Масальский смачно плюнул.

Трудно предположить, куда завело бы Георгия дальше это сновидение, если бы из самой его середины героя не выдрал будильник и не вернул в привычную унылость. Но, как уже было сказано, размеренный ход жизни именно тогда и переменился. Новое ни в какую не вязалось с прошлым, словно в то злополучное утро Георгия вынесло на стремнину чьей-то посторонней судьбы, которую ему и предлагали влачить, коли уж сразу не отказался.

Для начала позвонил Терлицкий. Позвонил он так просто, будто не исчезал лет на восемнадцать и телефон набрал по привычке.

– Жорик! – сказал Терлицкий медовым голосом. – Привет, Жорик! Слушай… Ты как? Всё в порядке, нормально? Да?.. Вот и отлично, молодец, молодчинка, Жорик! А у меня к тебе вопросик есть, маленький такой, лёгонький… Даже и не вопросик, а тьфу, ерунда, просто пустое место, а не вопросик. Ты же занимаешься ещё старой керамикой, да?

– Терлицкий, – в такт прожурчал Георгий, тоже постаравшись нацедить в голос патоки, но получалось скверно. – Удивительно, что ты вообще ещё помнишь, как меня зовут. А керамика – я просто сражён, Терлицкий. Говори, любезный, что тебе на самом деле надо, а?

– Жорик!.. – очень искренне удивилась телефонная трубка. – Жорик, что за недоверие, Жорик? Ты же знаешь, я распахнут, как форточка. Я весь на ладони. Мы ведь знакомы не один день…

– Ох, не один день, Яков Михайлович, не один, – согласился Георгий. – Скажу больше, если бы от былого совокупления с моим мозгом случались дети, то лишь за годы твоего отсутствия наш сын пошёл бы уже в армию. Так что говори, Терлицкий, прямо: какую дрянь ты с моей помощью решил опять кому-то впарить?

– Жорик, ничего похожего! – уверил честный Яков Михайлович. – Ничегошеньки похожего вообще! Я давно ничего не продаю… Меняю, бывает, но редко, очень редко, клянусь твоим благополучием! Я покупаю, Жорик, собираю, ты в курсе, как это непросто, Жорик… Ты же помнишь мою коллекцию? Она сейчас очень что надо, моя коллекция! Честное слово, тебе было бы неплохо на неё посмотреть! Я тут купил такую вещь – ты заплачешь, как грудной! Я могу позволить себе хорошие вещи, Жорик!..

– Терлицкий, – бессердечно оборвал Георгий, – последний раз повторяю: или ты говоришь дело, или я кладу трубку.

– Жорик, есть удивительная керамика, которую я хочу. Даже вообще не представляю, зачем она мне, но хочу! – Терлицкий был сама простота, аж хрустальная слеза умиления чуть не капнула из телефона. – Но я не могу про неё ничего понять. Вообще ни как что, представляешь себе, Жорик? Круглая такая таблетка, прорезная, шнорезная, с глазурью и с кандибобером! Хорошая керамика, Жорик! Но ни про что!

– Ну а я тебе зачем? – Георгий переложил трубку к другому уху и взял со столика толстый коленкоровый блокнот. – Если для тебя там ничего ясного, то для продавца и подавно. Купи за три копейки, потом разберёшься. Вот могу тебе одного соратника пожертвовать, он за долю малую любую экспертизу нарисует…

– Нет, Жорик, нет, что ты такое говоришь?! – запротестовал вдруг Терлицкий столь горячо, словно Георгий предложил ему со скидкой отчекрыжить мужское достоинство. – Какая экспертиза? Зачем? Я и сам могу слепить любые бумажки, Жорик, чего бы тут говорить?! Мне не бумажки, мне правда нужна, Жорик! Это непростая вещь, в ней что-то такое, что у меня от неё заплетается кишка. Я просто боюсь трогать её руками, Жорик! Боюсь и хочу её, понимаешь, Жорик?

– Понимаю, где ж не понять, – искренне согласился Георгий. – У тебя всю жизнь так: Полину Александровну ты тоже хотел и боялся, как сейчас помню. Ладно, чёрт с тобой, тащи свою черепицу, что знаю – расскажу. Но, извини, дешево не будет, обещаю.

– Жорик, ты же меня знаешь, когда я крохоборился? – радостно запел Яков Михайлович.

– Знаю, потому и предупреждаю сразу: правда дорога, Терлицкий. Заедешь сегодня?

Но оказалось, что насчёт «заехать» ничего не получится ни сегодня, ни вообще. Хозяин удивительной керамики не то чтобы ценит её чрезмерно, но до покупки вещи из дома выносить не разрешает категорически, хоть бы и в его сопровождении. Приехать на квартиру нужно самому, и Яков Михайлович тоже непременно туда выберется, заодно и оплатит все расходы и неудобства. И лучше сегодня.

– Минутное дело, Жорик, тебе минутное дело, – шелестел в телефоне Терлицкий. – А заплачу всё моментально и как родному, тебе понравится, Жорик!

В результате на том и порешили. Георгий записал адрес и к пяти часам направился на Петроградку, в один из проулков у Кронверкского.

Отправился впервые за последние годы на маршрутке, поскольку между звонком Терлицкого и оговорённым визитом случилась ещё одна неожиданная мразь: среди бела дня какая-то падла расколотила Георгию стекло в машине, польстившись на забытый на сидении сверток с прошлогодними реестрами. Матеря всё и всех и отчаявшись добиться вменяемости от оперативника, Георгий кое-как распихал в мешки стекольное крошево с сиденья и отогнал автомобиль в мастерскую, где обещались вмиг починить, лишь только страховая даст добро, то есть через недельку-полторы.