Изучение английского языка продвигалось у Осокова туго, вместо непошедших стихов он заставлял себя слушать во время работы начальный курс с весёлыми жизнерадостными голосами, но мог выдерживать это насильственное обучение не более получаса.
Осоков вспомнил, что уже два дня не открывал ноутбук и не смотрел почту и что он обещал переслать Сергею фотографии своей последней работы ̶ первый исполненный заказ в американской мастерской. Заказ был невесёлым ̶ надгробная композиция. Осоков не ожидал, что сможет его сделать так быстро, чуть больше чем за месяц. Заказчик его не торопил, да и куда уж тут торопиться, когда умер человек, мальчишка тринадцати лет, утонул, катаясь на сёрфе. Его отец, богатый австралийский банкир, и сделал заказ. Всего через четыре дня после приезда в Нью-Хэмпшир, ещё не освоившись в новой мастерской, в новом доме, в новой стране, он экстренно вылетел в Сидней на встречу с клиентом. Он был лихорадочно возбуждён всем: сначала Америкой, потом двухпалубным Боингом, Австралией, другим временем года, но когда вошёл в дом Джеральда – заказчика, почему-то успокоился, горе ̶ смерть во всех странах одинакова, и Осоков вспомнил своих родителей, поминки сначала матери, потом отца в маленькой квартирке в Купчино. На обоих были и Марина, и Наташка. Когда он вспоминал о своей бывшей жене и их общей дочери, на него накатывало странное чувство, вернее несколько разных и противоречивых. Потом через некоторое время оставалось одно доминирующее ̶ горечь. От того, что уже ничего не исправить, что Марина уже никогда к нему не вернётся, и, самое горькое, что его дочь, его кровиночка Наташка ушла от него далеко и безвозвратно, и они друг для друга стали, а дальше будут ещё больше и дальше расходиться в разные стороны спинами друг к другу, и превратятся в совсем чужих людей. Дойдя до этой стадии самобичевания, Осоков заставлял себя переключаться на другие мысли: о повышении стоимости ЖКХ, об очередных выборах президента, о падении нравов народонаселения и о других вещах, имеющих к нему опосредованное отношение.
Его удивительно тепло встретили в этом горестном австралийском доме. Отец и мать погибшего мальчика были поразительно похожи друг на друга: белокожие, белобрысые, молодые. Они показали фотографии своего сына ̶ полную копию самих себя. На всех снимках кудрявый худой парнишка улыбался… Ему бы ещё жить и жить. Когда они вместе рассматривали фотографии, Осоков взглянул на родителей: их лица были застывшими и чёрными. От горя. У Осокова молниеносно в мозгу появилось изображение надгробного памятника. Три фигуры: два взрослых, стоящих по краям, держат за руки находящегося в центре ребёнка. Натуралистически изображённые мужчина и женщина ̶ светлый металл, их лица черны, фигура мальчика в центре ̶ только контур, абрис. Надо сделать его из золотого тонкого профиля. Ноги мальчика не касаются земли, он парит. Его золотые кудряшки волос напоминают нимб. Всё, композиция закончена. Никаких скорбных рыдающих архангелов по краям, плакальщиц, траурных лент и надгробных эпитафий. Он выхватил из своего походного рюкзака блокнот и буквально за минуту сделал эскиз композиции. Джеральд и его жена поняли всё сразу, они подошли к Осокову и с двух сторон неловко его обняли и замерли, вздрагивая.
Осоков включил компьютер, подсоединил фотокамеру и переслал Сергею несколько снимков памятника. Он был доволен своей работой, что бывало нечасто, почти всегда в готовом изделии Осоков находил недостатки, но времени на их исправление всегда уже не было, но в этих трёх фигурах, в самой композиции исправлять было нечего: всё лаконично, понятно, пронзительно скорбно.
