14.
Селин с помощью монолога своего героя заявляет, что патриотизм нужен классу господ, только чтобы заставить воевать низшие классы «родины номер один» за интересы хозяев с такими же подневольными с «родины номер два». Именно эта мысль, предполагающая классовое деление, поначалу позволила «левым» интеллектуалам ошибочно причислить Селина к своему лагерю. Потом в романе дело принимает неожиданный поворот: Бардамю, как бы в шутку пристраивается к полку добровольцев, в то время как собеседник-патриот остаётся в кафе. Когда Бардамю понимает, что он попал не туда и нужно «давать дёру», уже поздно: «за нами, гражданскими, по-тихому закрыли ворота. Мы, как крысы, угодили в ловушку».
Повествование селиновского Бардамю о его приключениях на войне напоминают «Похождения бравого солдата Швейка», с таким юмором они написаны, но сквозь слой юмора проглядываются все те же сцены смерти и разрушений. Юмор, наложенный на эти картины, делает всё происходящее абсурдом, «невиданным международным спектаклем», «нелепой резнёй». Военное приключение Бардамю началось абсурдно и во всей войне его глазами Селин видит только абсурд и нелепость:
«Вдали, очень-очень далеко, посреди шоссе чернели две точки – точь-в-точь как мы, только это были немцы, уже добрых четверть часа стрелявшие без остановки. Наш полковник, может, и знал, почему эти двое палят; немцы, пожалуй, тоже знали, а я, ей-богу, нет. Сколько ни копался в памяти, одно скажу: ничего худого немцам я никогда не делал. Всегда был с ними до упора любезен, до упора вежлив…».
О юморе Селина мы поговорим в дальнейшем поподробнее, у нас припасена для этого отдельная глава.
Герой Селина – авантюрист, но отнюдь не благородный. Тем более он не самоотверженный воин, не герой, извините за каламбур, а он, как сам себе и признаётся, трус, «среди двух миллионов героических психов, сорвавшихся с цепи и вооруженных до зубов». «Долго ли будет тянуться этот бред, когда же эти чудовища вымотаются и уймутся? Долго ли может длиться такой припадок? Месяцы? Годы? Ну, сколько? Не до всеобщей ли гибели этих психов?» – недоумевает Бардамю. И если, простите за тавтологию, герои героически погибают, то он цинично размышляет «как половчее в плен угодить», тем самым спасти себе жизнь. Война сделала Бардамю (и Селина) убеждённым пацифистом: «Я не принимаю войну целиком, не принимаю людей, имеющих к ней касательство, я не желаю иметь ничего общего ни с ней, ни с ними. Пусть их девятьсот девяносто пять миллионов, <…> а прав я, потому что я один знаю, чего хочу: я больше не хочу умирать». Обман, лицемерие, хитрость – любые способы хороши, чтобы избежать той участи, которую тебе уготовили другие. Причём другие это не только те, которые находятся по другую сторону колючей проволоки и стреляют в тебя, но и патриоты в тылу, восторженные дамочки, требующие подвигов и самопожертвования, толпа, которая машет флагами, провожая и подталкивая тебя на пулемёты. В определении войны Селин более эмоционален, чем Ремарк:
«…война, это сволочное беспредельное помешательство, которое заставляло одну половину человечества, любящую или нет – не важно, гнать на бойню другую половину».
Троцкий почему-то в своей статье «Селин и Пуанкаре» назвал Селина моралистом. Это не так, позволю себе не согласиться со знаменитым революционером. В своём «Путешествии…» сам Селин избегает моральных оценок, он ставит себя вне морали, предоставляя читателю делать выводы, если, конечно, читатель сам этого захочет. Селин не обличает войну, он не берёт на себя роль проповедника, он взамен этого представляет войну чудовищным абсурдом. И причину возникновения войны он находит в самих людях.
