С другой стороны, храмовники. С их деньгами, замками… Главная сила Святой земли.
Бодуэн поймал себя на том, что неприязненно морщится. «Слово храмовника», так говорят в народе о сделке, условия которой никто не собирается выполнять. Но оставить Святую землю без них? От нападения Нур ад-Дина25 ее уберегает только гарнизон неприступных Капернаума, их замка. Врата Капернаума и крепость Газа, два величайших оборонительных сооружения. И если Газа сейчас потеряла свое значение и являет собой скорее торговый центр Ордена, то Врата… Что может противопоставить Бодуэн неприятелю, если из этого уравнения вычеркнуть храмовников? Десять, пятнадцать тысяч воинов, неплохо вооруженных, но совершенно непригодных для ведения боевых действий? И это даже в том случае, если он насухо выжмет гарнизоны Яффы и Акко, оставив лишь заведомо не способных воевать инвалидов.
Оказавшись сейчас перед сложным выбором, король чувствовал себя тем самым ослом, растерянно глядящим на два привлекательных стожка сена. Разве что у него это были две кучи смердящего дерьма. Измазаться придется в обоих случаях.
Как тяжко мертвецу среди людей
Живым и страстным притворяться!
Но надо, надо в общество втираться,
Скрывая для карьеры лязг костей…
Александр Блок.
Этот мир погибал. Дивный Белый город, блистательнейший из великих городов, доживал последние мгновения своего, казалось, бесконечного существования. Совсем недавно пал Гааниш'ма, его величайший полководец и разрозненные защитники остались предоставлены сами себе. Они готовы были капитулировать, но врагу не нужны были пленные. Это было истребление. Боевые птицы, кричащие резкими неприятными голосами, заполонили небо и заливали огнем то, что не было еще сожжено. Плавились храмы и дворцы, горели каменные стены. Вспыхивали факелами и мгновенно рассыпались в пыль люди и животные. Море огня до самого горизонта освещало и согревало то, что не могло уже согреться лучами затухающего солнца. Этот мир погибал.
Утро принесло с собой новые неприятности. Первая, визгливая, как морская птица, давно разменявшая седьмой десяток, отказывалась считать семнадцатилетнего короля достойным хоть какого–то уважения. Одо де Сент–Аман. Великий магистр ордена храмовников. Принимающий посетителей в излюбленной позе – человеческая часть лица обращена к ним, серебряная влечет укрыться в сени апельсиновых деревьев и послать все эти аудиенции подальше – король уже услышал о привилегиях, данных ордену римским престолом и прочих правах бедных христовых рыцарей. Магистр в любой спорной ситуации первым делом апеллировал к имени того, кто даровал ордену те самые привилегии, поэтому вступительную часть можно было пропустить. Сегодня Бодуэн был далек от желания вникать в пространные речи магистра. Тот пришел с требованием наказать каноников, все остальное лишь никому не интересное сотрясание воздуха.
Сон. Снова такой живой и настоящий. Лицо еще помнило тот жар, а губы… губы, казалось, высохли и потрескались. Крики боевых птиц преследовали его, а перед глазами вновь умирал последний полководец. Огромный, в доспехе цвета розового золота, великан заживо горел. Тело пронзили массивные, словно стволы деревьев, копья, он поднимал свою слоновью голову и кричал от мучительной боли. Не боли тела, хотя она и приносила страдания. Его терзала боль утраты. Утраты мира, который Гааниш'ма любил больше себя самого. Потери друзей, близких, всех, кто пришел сюда по его велению.
