Где-то в процессе спровадили посетителей. Загнали на сцену нетрезвого барда (дебафф «во хмелю» уже не начальной стадии), тот на бис исполнил текст про Беломорье. Затем – еще не обкатанную на публике и мобах песнь уныния, додуманную буквально с полчаса назад:
Он рыдал напряженно, устало.
Он рыдал на могилах близких.
Его осень таким застала,
Вдаль ступая по павшим листьям.
Он рыдал о смертях Вселенной,
О любви бесконечной, нетленной…
В этот вечер, безмерно-лунный,
Встрепенулась Земля на вдохе.
О великих он пел, о безумных,
Пел о гениях и о пройдохах.
Миг прошел. Он стоял на коленях.
Лишний в этом краю безверья…
Осень тихо шагала мимо
По охапкам увядших листьев,
Он рыдал над крестами милых,
Он рыдал, но никто не слышал.
Только Вечность внимала безмолвно
О! Поэту, не ставшему Богом…
Песня уныния предполагала навешивание на врагов дебаффа на скорость и силу атаки, но в трактире вражеских целей не нашлось, так что степень воздействия на вражин осталась нераскрытой до поры. Зато на финальных аккордах вокруг Вала и всей Ненависти вспыхнули жемчужные сферы. Орчанка пьяненьким, севшим от изумления голосом сообщила новым знакомцам, что бонус за превосходное исполнение у этого бардовского творения – щит вечности на все союзные цели (то есть, не только группу, но и на сокланов в зоне видимости) на пять секунд. Щит, поглощающий все виды атак в течение пяти секунд. Абсолютно все.
– За музу! За барда! За фичи! – грянуло нестройным хором на весь трактир.
К тому моменту Хэйт сотоварищи уже представили Клауфу – тому дроу со стойки, оказавшемуся игроком – и Бигбиру, друиду, круглолицему человеку, соревнующемуся с Сорхо в пропорциях. Остальные парни из их группы в виртуальности отсутствовали.
После печальных мелодий от барда стали требовать сыграть чего-нибудь повеселее. Тот отбивался, мол, нет такого в его репертуаре, а для единственной изученной песни-баффа (на уменьшение расхода бодрости) он пока ничего не сочинил.
– За вдохновение! – бахнули обновленными кружками.
И вскоре горланили, подпевая Валу, нагло залезшего в репертуар родной группы (не той, что в игре, а музыкальной): «Я стану кошмаром!..»
Что веселого в этой песне, Хэйт было не понять, но народу нравилось.
В общем, посидели душевно. Договорились о походе, о списке необходимой «расходки». О более, чем вероятном присоединении к маленькому новоиспеченному клану развеселой компании Сорхо.
– Если примете, конечно, – пробасил Бигбир, улыбаясь во все тридцать два зуба. – Мы ребята скромные, нам много не надо. Коврик у двери, местечко на сеновале…
– Ненависти много не бывает, – улыбнулась почти трезвая Хэйт; она меньше пила, чем наносила краски на листы альбома с существами Некрополя. – Если на трезвые головы и всем коллективом не измените решение – добро пожаловать. Друзья Сорхо – мои друзья!
– За др-р-ружбу! – рявкнул хор друзей-алкоголиков.
«Спились и спелись», – пришла к выводу художница. – «Так и ширится Ненависть, так и уплотняются наши ряды».
После пьянки к ней приперся Вал – в смысле, по эту сторону реальности, ногами и в квартиру приперся. Очень его порадовало, что можно «там» налакаться до состояния бревна, а «тут» никаких последствий. Отчего-то он полагал, что будет иначе.
Как творческая личность, сосед напрашивался на похвалу, спрашивая, как аудитории (в лице той, с кого он мог спросить «тут») зашли его сочинения. Поскольку эффекты от исполнения песен впечатляли, Вероника парня похвалила. И даже чашечку кофе от щедрот выдала.
