– Эээ, чем могут помочь, дамы? – Поправив очки, спросил доктор.
– Доктор, вы доктор Хлебников, да? – Поднимая Рузилю, воскликнула Лена.
– Да, а что, собственно, происходит?
– Ее оглушило, она уже второй день нормально не ходит.
– Ну, конечно, чего же вы раньше не… – осекся доктор, почесав затылок, – эх, война. Проходите, – пропуская Лену, мужчина подхватил обмякшую Рузилю под руки, – сейчас отнесем на второй и будем смотреть. Ну, чего вы стоите, проходите. Девушка, голубка вы моя, девушка!
Войдя в теплое пахнущее едой помещение, Лена почувствовала, как закружилась голова, и подкосились ноги. Она схватилась за сердце, ощупывая мокрое серое платье, пытаясь не упасть.
«Это война».
Перед глазами поплыли рижский вокзал, желто-серый зал «Альгамбры», Рая Шустер, Арвид, бетонные стены рынка.
«А чем ты занималась?»
«Мамочка…» – прошептала Лена, хватая ртом воздух и, упав в угол, лишилась чувств.
Над Ригой взошло солнце: прекрасное, как сама жизнь, легкое, как молодость, и светлое, как взгляд ребенка.
***
– Лена! Доча! – Мама бежала за уходящим поездом, что–то держа в руках, кажется, это была соломенная шляпа.
– Мама, ну, зачем? – Кричала Лена, высунувшись по пояс из окна. – Я скоро вернусь, мама, оставь, оставь.
– Хорошо тебе отдохнуть, доча! – Мама остановилась и отправила воздушный поцелуй. Еще очень долго она стояла на платформе железнодорожного вокзала, в своем любимом зеленом платье с высоким воротником, а ветер теребил ее волнистые, русые волосы. Мама будто бы старалась запомнить, как выглядит дочь, насладиться ее уходящим присутствием. Она будто бы что-то чувствовала и, собирая девушку в дорогу в Ригу, как можно чаще касалась, невзначай, нервируя не слишком любящую нежности дочь.
«Мама, я опаздываю!». – Кричала Лена на мать, а затем, будто бы извиняясь за свое поведение, крепко обнимала самого близкого и дорогого ей человека. Где–то рядом крутились младшая сестренка и братик, но мама не отпускала дочь даже на пару мгновений.
Поезд ушел в Ригу, а Ирина Ракицкая все еще стояла на станции, утирая платочком слезы. В следующий раз судьба сведет их в осажденном, но не сломленном блокадой Ленинграде. Свои последние часы она проведет на руках старшей дочери.
***
«Мамочка…» – прошептала Лена и открыла глаза, не сразу сообразив, где находиться. За окном светило солнце и был день – девушка посмотрела на старинные часы на стене: 4 часа дня!
«Эвакуация!» – Попыталась вскочить с кровати Лена, но ее взгляд упал на спящую в кресле Рузилю. Осторожно ступив на деревянный пол, девушка присела перед подругой, коснувшись ее лица.
– Руза… – прошептала Лена, улыбнувшись, и потрепала Рузилю за носик. – Вставай, морда нерусская.
– А? – Рузиля открыла глаза и испуганно вздрогнула. – Уф, совсем, аңгыра что ли син, чего ты пугаешь меня так?
– Гы–гы, живая, – радостно воскликнула Лена, и девушки крепко обнялись.
– Живая инде, чего со мной будет? – Поджав губы и поправив волосы, сказала Рузиля. – Доктор меня покормил, напоил, спать укладывал, но я кровать уступила, ты же у нас без сознания лежала. Ходить, правда, пока не могу особо, а так пойдет.
– Я рада очень, – погрустнев, сказала Лена и положила голову на колени татарской девушке, – Руза…
–Әу, балам?
– Нам ехать надо.
– Куда?
– Домой. Я в Ленинград, ты к себе. Эвакуироваться надо, и как можно скорее.
– Слушай, – взяла Лену двумя пальцами за подбородок Рузиля и твердо сказала, – нам с тобой ехать некуда, война повсюду, поняла? Наша с тобой война, слышишь, да? Давай, раз уж остались здесь, будем воевать, чего делать? Значит, ну, это, доля такая.
