Лена замечала, как изменилась Рига: от паники ничего не осталось. Ровными колоннами шли отряды рабочих, ездили «полуторки», слышался шум стучащих молотков и крики строителей баррикад. Сигналы воздушной тревоги стали обыденностью, их не перестали бояться, просто начали привыкать. У пунктов выдачи питания стояли огромные очереди, и, что удивительно, по-прежнему работала телефонная связь.
– Алло, будьте добры, телеграфистку, Ирину Ракицкую, – крикнула Лена в трубку на телефонной станции, – мама, мамочка!
– Лена! – Отчаянно воскликнула мама. – Доча, ты где?! Мы обыскались тебя, родная ты наша!
– Мамочка, я в Риге, со мной все хорошо! – С трудом сдерживая слезы, ответила Лена. – Мама, я пока не могу приехать. Я.… Не приеду, мамочка. Прости меня.
–Но… Леночка, почему? – Упавшим голосом прошептала мама.
–Это… Трусость, мама. Прости меня. Дай Бог, свидимся, – Лена подняла голову, когда над городом раскатом пронесся вой сирены, – мамочка, я люблю тебя, слышишь?! Прости!
– А, Лена, стой, Лена! – Кричала мама, но девушка уже бросила трубку и, выбежав со станции, прыгнула за ближайший кирпичный угол, закрыв голову руками. Привыкла. Тело уже не тряслось. Неужели.… Привыкла?
***
Той же ночью дом покинул профессор Хлебников. Он отплывал в Ленинград.
– На балкон лучше не выходить, это нынче опасно, – бормотал он, укладывая пожитки в небольшой, коричнево–серый чемодан. – Если ночью будет совсем невмоготу, страшно, то зажигайте керосиновые лампы, – доктор указал на протянутую вдоль стены веревку, на которой висели передвижные фонарики. – Но помните, – поднял вверх указательный палец мужчина, – керосина у вас кот наплакал. И самое главное, – подошел к шкафу и погладил книги по корешкам доктор Хлебников, – самое главное, храните в себе людей, человека, а они, книги, вам в этом помогут. Кстати, у вашей подруги было сотрясение мозга, поэтому ей категорически противопоказан физический труд. По крайней мере, пока. А у вас, милая голубка, переутомление, вызванное стрессом. Постарайтесь чаще отдыхать, хотя, – махнул отчаянно рукой мужчина, – эх, война. Ну, прощайте, милые дамы, – доктор Хлебников открыл дверь. – Читайте книги, друзья и берегите себя. В тяжелые времена спасает не честь и мужество, а совесть и здравый рассудок, который прививается чтением качественной литературы.
– Профессор! – Вдруг вспомнила Лена и вытащила из–под одеяла сложенное в конверт письмо. – В Ленинграде, будьте добры, передайте это на Рубинштейна, 2. Если вам не составит труда.
– Ну, конечно, разумеется. Будьте здоровы и счастливы, – кивнул профессор и закрыл за собой дверь.
Лена еще долго смотрела на темноту дверного глазка, а затем, опустившись, присела на коврик. Безумно хотелось снова заплакать, но девушка сдержалась, когда ее взгляд упал на спящую подругу. Осторожно, чтобы не разбудить, Ракицкая подошла к Рузиле, и аккуратно поцеловав в лоб, прикрыла одеялом.
***
Лена тихо, осторожно шагала по зимнему, мрачному Ленинграду. Ей навстречу попадались люди, с авоськами, санями, на которых везли других людей, уже мертвых. Лена шла в больших папиных валенках, укутавшись в шаль, и страшно дрожала от холода в своем сером платье из шелка.
«Мамочка!» – прошептала она, подбираясь к дому, который становился все дальше, пока упавший снаряд не уничтожил его, разнеся на кусочки. От ужаса открыв рот, Лена опустилась на колени, схватившись руками за голову. Кто–то тряс ее за плечи с невероятной силой, а она продолжала оставаться на холодной земле, пока звонкая пощечина не вернула ее в действительность.
