– Вот, все думают, что Грошева, и только я обнаружил, что это не она! – похвастался Андрюша.
– Но этот портрет ведь на основании каких-то документов Грошевой приписали? – возразила я. – Ведь не просто так! Фотографии её, наверно, сохранились…
– Молчи, женщина! Видел я эту единственную фотографию супругов Грошевых, там ничего не разберёшь! Просто в 1903 году некий петербургский литератор… как же его… м-м-м… Авилов… Вавилов…
– Полилов, – шепнула Татьяна.
– Вспомнил! Северцов-Полилов! А ты откуда знаешь?
– В альбоме упоминается…
– Он написал роман об этой истории, что-то вроде «Просветители», нет, как-то по-другому, уничижительно… – «Развиватели», – пискнула Таня.
– А, точно! Молодец Татьяна Иванна…
– А Чехов читал этот роман? – спросила я.
– Да вряд ли, девятьсот третий год… Он в Ялте, меньше года жить осталось… До того ли ему было?
– Ему до всего было!.. И он как раз в этом году написал рассказ «Невеста», – сказала Таня. – Странный, между прочим, рассказ. Раньше мы детям объясняли, что девушки так в революцию уходили, но что-то я сомневаюсь… А Чехов вообще-то знал об этой истории?
– Трудно сказать, может, и знал. Они же потом помирились с Левитаном. Но это – не Грошева!
– А кто же?! – возопили мы с Клименко.
– А вот, слушайте… Татьяна Иванна, ты можешь сесть, наконец? Что ты мельтешишь?! – раздражённо закричал Андрей.
– Сейчас, – Таня метнулась к холодильнику. – Я только огурчиков вам достану… Саша, узнаёшь? Это с твоего огорода! Помнишь, летом, у тебя на даче… Открывай!
– Да-а? – Клименко с интересом воззрился на трёхлитровую банку. Огурцы за баночным стеклом толкались бурыми пупырчатыми боками, как крокодилы на отмели. Таня потихоньку вынула альбом из рук Андрея, тоже заглядевшегося на огурцы, и поставила на холодильник. Так он и стоял там, раскрытый на портрете Грошевой и подпёртый солонкой, рядом с иконкой апостола Андрея в яркой зелёно-красной рясе. В одной руке апостола Евангелие, другой рукой он придерживает большой крест в виде буквы «икс». Всё это на фоне сиреневатых гор и причудливо изрезанных бухт. Наш Херсонес, что ли? Или Кавказ?..
Клименко открыл банку и стал тыкать вилкой в одного из крокодильчиков, тот увёртывался, не поддавался. Мы с Таней, забыв о Грошевой, внимательно следили за поединком. Я не выдержала:
– Саш, дай я… У меня рука в банку пролазит!
– На! Скоро у тебя и голова будет туда пролазить! Она ж усыхает без умственной работы. И как это можно было, не понимаю, уйти из науки!
– Она лёгкой жизни захотела, как Грошева, то есть не Грошева, а вот эта вот, – поддакнул Андрюша, махнув рукой в сторону холодильника, – и мне тоже огурца… Профессор Клименко, за тебя… тэк скэзать… э-э-э… как выдающегося учёного!
Чокнулись, выпили. Помолчали. «Не-Грошева» укоризненно смотрела с холодильника: «И вам не до меня! Даже послушать не хотите…»
– Я так и не понял, почему это не Грошева, – встрепенулся Клименко.
– Да ты посмотри на неё! Нет, ты внимательно посмотри! Неужели не видишь? Разве могла купчиха из раскольничьей семьи так носить шляпку?
Все уставились на портрет, Таня даже привстала и вытянула шею, а я вдруг будто впервые её увидела, не Грошеву, а Татьяну: белая матовая кожа, соболиная бровь, ровный носик, сжатые губы… Кого она так напоминает? Из раскольничьей семьи… Боярыня Морозова с картины Сурикова! И как это я раньше не замечала! Я перевела взгляд на Андрюшу: а вот и протопоп Аввакум! Чёрная бородища, насупленные брови, в глазах упрямство… Нет, это неуместные и даже неприличные аналогии – должно быть, я слишком серьёзно готовлюсь к экзамену по древнерусской литературе. Уж Аввакум-то с боярыней Морозовой не стали бы в пост водку трескать… А впрочем, кто их знает? Опять же Клименко справедливо утверждает, что водка постная…
