Воспоминания изгнанника (из Литвы в Россию – XIX век) - страница 7

В Литве здравый инстинкт народа отверг с самого начала подобные новшества.

Дух вседозволенности, выпущенный на свободу, блуждал химерами по фантазиям молодежи, бросая ее то в одну, то в другую сторону. Модные дамы зачитывались романами разных Бальзаков, Жюль Жанов, Дюма и Жорж Сандов, разогревались сценами парижских будуаров, перенося на родную ниву французские сентименты. Они рыдали над долей негров в Америке, начитавшись романов Бичер Стоун, не задумываясь над тем, что происходить в крестьянских избах у себя дома. Музыка и танцы, овеянные сентиментализмом, были кульминацией их образования. Отсюда произошли, неизвестные прежде в шляхетских семьях, дамы легкого поведения, утратившие цели, соответствующие своему положению в обществе, утомленные «прозой ежедневной жизни», гоняющиеся за идеалами болезненного воображения. Они искали развлечений, нарушая правила будуаров, не всегда считаясь с устоями и святостью семейного очага. Одним словом, происходило так, что кто-то заметил, «насколько больше стало у нас салонных дам, на столько уменьшилось число хороших хозяюшек и добропорядочных матерей».

Напрасно те, кто имели мужество указать на высшие Цели, на гражданский долг и плачевное положение общества, требующее улучшения ситуации, указывали на примеры Бжозовских и Хрептовичей. Напрасно они говорили. что французская мода, привитая обществу в самые его трагические моменты угасшего духа, потакала его врагам, что парижский образ жизни, «северных французов», годится лишь для тех, кто не имеет за собой прошлого, охраняющего нас. Что придется дорого заплатить польскому дитяти, над колыбелью которого склоняется не мать-полька, а французская бона, от которой он услышит первые слова, поймет ее речь.

Так говорили многие, которые трезво смотрели на жизнь, но их голос был «гласом вопиющего в пустыне».

Следование моде того времени открывало устремленную к роскоши дорогу, в конце которой ожидали руины, потеря отцовского состояния. Здесь и находится цель, к которой власть упрямо подталкивала общество. Здесь находилась ахиллесова пята повергнутого народа! Бессильное общество, лишенное моральной и материальной силы, становится безопасным.

Мы видели, что российская власть, которая «заботливо» следила за симптомами нашего общественного упадка, изучала наши наклонности и выделяла немалые суммы царедворцам в Вильно и Киеве на балы и приемы, и разные дорогостоящие развлечения для шляхты, старается получить от нее признательность. Власть подсаживала шляхту на излишества, на показной вкус, чтобы она не выходила за рамки «хорошего тона». Короче, давала пример верхам для распространения этих правил в широкие массы.

Благоприятное положение новогрудского «повета» (павет, повет, – область, уезд, бел. польск. яз.), его плодородные земли, а значит и большее чем где-нибудь благосостояние жителей, среди которых были имена древних фамилий, гордо носивших свое имя, задавало тон всему краю. Там была колыбель многих родов, там сохранялась память о блестящем прошлом, о заслугах, славе, что давало им превосходство во всей Руси Литовской. Ничего удивительного, что это становилось и образом жизни, в силу обстоятельств, и целью и амбициями, поднятыми на самый высокий уровень, как нигде более. Этому способствовали и щедрая земля и местные условия жизни.

Новогрудская земля граничит с одной стороны с глубоким Полесьем, с другой огибается каналом Агинского, связывающим ее с Черным и Балтийским морями, что было преимуществом, особенно в то время, когда еще не было железных дорог. Торговые связи с Причерноморьем, через которые доставлялась соль, достигали Немана. Сюда с запада шли товары, отсюда сельскохозяйственные продукты на Балтику.