– Ты их спрятал? – спросил я с надеждой (а вдруг хотя бы кто из ребят найдет?).
– Да, – ответил папа спокойно. – Утопил вон в той уборной. Что? Может пойдешь нырять?
Я живо представил себе наполненную до краев нечистотами яму станционной уборной, на которую вдоволь нагляделся за целый день сегодняшнего томления на станции, и слезы вновь покатились из моих глаз. Прощай, оружие.
Но вот поезд со страшным металлическим лязгом дернулся, папа на ходу выпрыгнул на перрон и мы, так и не дождавшись милиции с обыском, медленно поехали в темноту ночи, домой в Киев!
Я плохо помню дорогу домой. В памяти остались малолюдные разбитые бомбежками вокзальчики и долгие остановки «в чистом поле» перед семафорами. Хорошо запомнился только семафор, очевидно, перед Белгородом: эшелон остановился на кривом участке рельсового пути совсем рядом с подножием больших меловых гор. И тут раздался радостный, предвкушавший близость дома призыв: «Девочки! Набирайте скорее мелу! Квартиры в Киеве белить будем!». И все «девочки» кинулись с маленькими кастрюльками и мисками набирать мел.
Дорога домой была относительно быстрой, наверно, всего дня три. Ярким солнечным утром наш эшелон медленно вкатился на станцию Киев и остановился на запасных путях, далеко-далеко от разбитого бомбами вокзала. Нас встретила мама, одетая в военную гимнастерку навыпуск и подпоясанная самодельным черным ремешком.
– Принимайте вашего наследничка в целости и сохранности, – с облегчением сказала тетя Шура, сдавая меня с вещами маме. – Ой, Машенька! А ты никак рожать собралась?
Тут и я обратил внимание на мамин живот, выпячивавшийся из-под ремешка. Но вокруг было столько гораздо более интересного, что я вскоре забыл и думать о маминой беременности, и быстро привык к ее новому виду. Пройдя через все железнодорожные пути (в Балашове я никогда не видел так много станционных путей!), мы вышли на привокзальную площадь и я впервые в жизни увидел трамвай. Трамвай красиво, со звоном, подъезжал к вокзалу из города, забирал пассажиров, разворачивался на кольце и шел назад. А в центре кольца была громадная дыра-провал и через нее было видно, что там внизу под трамваем ходят паровозы с вагонами. Вот здорово! Но мама пояснила, что ничего удивительного здесь нет, что вся привокзальная площадь – это вроде бы большой широкий мост, а дыру проделала немецкая бомба и со временем все восстановят и отремонтируют.
Судя по большой толпе людей, остервенело штурмующих двери вагона, трамваи ходили редко. Но нас с мамой впустили через переднюю дверь и мы втиснулись в переполненный вагон, а я даже сел у открытого окна. Как здорово кататься на трамвае! Жаль, что меня не видит теперь вся балашовская братва! Мама сказала, что мы временно будем жить на улице Чкалова и, проехав всего две остановки, мы уже слезли. Жалко! Остановка называлась «Евбаз» и мама пояснила, что это сокращенное слово, и означает оно «Еврейский базар», и что многие, даже коренные киевляне настолько привыкли к этому названию, что настоящий смысл слова «Евбаз» забыли.
Базар, как мне тогда показалось, был многолюден, не чета балашовскому. Уже прямо у трамвайной остановки толпились люди, предлагавшие свой товар: развешанные на руках платья, брюки и другую одежду. Но мы вышли из сутолоки базара и пешком пошли вверх по улице Чкалова. Позднее я узнал, что весь Киев расположен на холмах (по-украински: на кручах), и это, пожалуй, один из немногих городов, где почти про все улицы говорят, что они идут вверх или вниз по нумерации домов. Тихая улица Чкалова, как и многие другие киевские улицы, поразила меня большими тенистыми деревьями, чистотой и обжитой уютностью. Я снова увидел асфальт, забытый мною за годы эвакуации.
