Воспоминания о прозелите - страница 19

Несмотря на свою сдержанность и скрытность, Йеуда всё же делился крохами из своей биографии. Так я узнал, что до «перестройки» он был отказником. В один прекрасный день он принес мне брошюру, в которой объясняется, как вести себя с советским следователем. Ею пользовались участники еврейского подпольного движения при Брежневе. Йеуда с большим пиететом относился к этой брошюре: она действительно была интересная, но я, к сожалению, мало что из неё запомнил (разве что аббревиатуру ПЛОД, если я правильно помню).

Я рассказал родителям про «отказное» прошлое Йеуды, и мой папа сразу узнал в нём молодого человека, который регулярно стоял в пикете недалеко от здания Верховного суда. Папа видел, как на него науськивали собаку. Осознание тождественности этих двух фигур было воспринято мною как откровение.

Я пришёл в Бейт-мидраш и, окрылённый, сообщил Йеуде, что его опознали. Несмотря на всю свою сдержанность, Йеуда не смог скрыть улыбку. Потом Ицхак рассказал мне, что именно он – Ицхак – посоветовал Йеуде стоять в пикетах.

Диссидентское прошлое Йеуды мне очень импонировало. Когда мне было примерно лет шесть, я написал письмо Брежневу, в котором начертал с детской наивностью, что не понимаю, почему он так критикует Израиль: ведь Иордания, Сирия и Ливан – это исконно израильские земли (sic!). Я отдал это письмо сестре бабушки, чтобы она послала его по адресу; она показала письмо моей маме, а потом сожгла его в печке. Как говорится, и смех, и грех!

Обложка журнала на иврите «Байт нээман» (вып. №672), в котором напечатана статья об Ицхаке (вскоре после его смерти). На фотографии – ученики в спальной комнате Бейт-мидраша на ул. Маскавас.

Как мне рассказала вдова Ицхака, его отец был самоотверженным гэбистом, поглощённым своей работой. Он был полковником или подполковником КГБ, точно не помню. Присланный в наш город сразу после завершения Второй мировой войны на борьбу с остатками антисоветского сопротивления, так называемыми «лесными братьями», он порой даже не возвращался в конце рабочего дня домой, а оставался ночевать в своём кабинете.

Но Ицхак вырос диссидентом. По его рассказам, ещё в детстве в нём проснулся «дух противоречия». Однажды отец Ицхака (тогда – Володи) взял мальчика на встречу с Хрущёвым. Когда Хрущёв погладил Володю по головке, тот мысленно пожелал высокому гостю: «Чтоб тебя…»

Как мы видим, «дух бунтарства» проснулся в Володе довольно рано. Ещё подростком он выпалил своему отцу, с которым был «на ножах»: «Если немцы придут в наш город, я стану бургомистром». Он сказал это не столько из любви к немцам, сколько из ненависти ко всему советскому. И в зрелом возрасте Ицхак, – несмотря на то, что он был глубоко русским человеком в лучшем смысле этого слова, – также иногда позволял себе весьма экстравагантные пассажи в западническом духе. Так, тепло отзываясь об одном раввине, чистокровном еврее, выходце из Швейцарии, – Ицхак сказал однажды: «Он наш человек, немец!» А в другой раз, говоря о другом уважаемом им раввине из Румынии, отец которого, однако, был родом из Германии, Ицхак со знанием дела заметил: «Он со своей женой дома говорил не на каком-то идише, – Ицхак презрительно сморщился, – а по-немецки!» Он не разделял моего презрения к тем евреям, которые, потеряв элементарное самоуважение, эмигрируют в Германию, но считал это явление нормальным и само собой разумеющимся.