Я надеялся утром узнать от Калины, в чем дело, не тиф ли (он в то время сильно свирепствовал). Но Калина, против обыкновения, ко мне не пришел.
– Где Калина? – спросил я у одного из лакеев.
– По делу ушел.
– Куда?
– Все, барин, будете знать, скоро состаритесь. Вы бы лучше за свои книги взялись, – сказал мне проходящий Максим. – А то опять попадет. – И шепнул: – Папенька сегодня опять не в духе.
Пришла няня.
– Няня, что случилось с Соней?
– Молчи, молчи! – замахала няня руками.
– У нее тиф?
– Ты, Коленька, – шепотом сказала няня, – ради Бога, не болтай об этом. Ну, тиф! Не все ли тебе равно? Мы с тобой не доктора, а другие, смотри, коль узнают… Тебе же опять понапрасну достанется.
Явился Калина. Няня начала шептаться с ним. Когда няня шепталась, было ужасно смешно – зубов у няни не было и шепот ее ничем не отличался от обыкновенной речи. Все было слышно.
– Ну, что? – спросила она.
– Померла дорогою, – вполголоса сказал Калина.
Няня перекрестилась.
– А ребенок?
– Отвез в Воспитательный…
Няня вздохнула.
– На глазах, при взрослых дочерях! – И, сказав мне еще раз, чтобы я молчал, ушла.
– Что случилось, Калина?
Калина, по своему обыкновению, когда отвечать не хотел, начал балагурить.
– Не дури, я видел, как Соню несли.
– Ради Бога, молчите! – серьезно сказал Калина. – Ну померла, а только вы никому ни слова, что видели и знаете, а то и вам и мне беда. Слышите. Боже вас сохрани! И вида не подавайте!
– Что это такое? Неужели?
Весь день я ходил как шалый, ко всем присматривался. Но жизнь кругом шла обыденным порядком. На следующий день во время дежурства в гостиную вошел отец; за ним один из лакеев нес целый ворох покупок. Отец был весел и оживлен, он любил делать покупки и особенно – их показывать…
– Ты опять баклуши бьешь, а не занимаешься? – обратился он ко мне.
– Он тут по приказанию Веры, – сказала сестра.
– А! Ну принеси ножницы.
Я побежал в комнату сестры, но долго ножниц найти не мог. Когда я вернулся, отец был недоволен, что ему пришлось ждать.
– Чего ты копаешься? И этого не можешь сделать, дурак!
Я затрясся от негодования. Чем я виноват? Вчерашнее я забыть не мог и отца ненавидел.
Дальше отец сам начинает развязывать покупки.
– Все это для тебя, – говорит он сестре, – все выписано из Лондона и Парижа. Смотри! – И он показывает одну вещь за другой. Вещи действительно были восхитительные.
Сестра была в восторге, целовала отцу руки. Жених похваливал. Отец был доволен и сам веселился от души. Я никогда его таким веселым не видел. «Как он может быть таким после того, что случилось?», – подумал я, и волна негодования все сильнее и сильнее подымалась во мне.
Кто-то положил руку на мое плечо. Я вздрогнул. Это был отец.
– И ты засмотрелся? А что, хороши? И тебе нравятся?
– Нет!
Отец было вспыхнул, но удержался. Он с удивлением оглянул меня, презрительно усмехнулся и снова подошел к сестре.
– Налюбовалась?
Сестра опять поцеловала его руку.
– Устроили мы тут с тобою беспорядок. Нужно все это убрать! Ты! – он обратился ко мне. – Позови горничную, пусть все это унесет.
Я хотел уже бежать, но вдруг остановился. Бледное, не похожее на ее обычное, лицо Сони и то ужасное, покрытое платком, мелькнуло передо мною.
– Ну, чего стал? Живо, зови горничную.
Но я подошел к отцу, посмотрел прямо ему в глаза и спросил как можно спокойнее, хотя я весь дрожал:
– Какую горничную? Соню? Она вчера родила ребенка и умерла.
