Воспоминания. Странники поневоле. Книга 3 - страница 4



Начавшаяся в 1914 году война, а за ней революция, в корне изменили нашу жизнь. Сначала уехала mademoiselle Girardeau. На ее место была приглашена другая гувернантка, на сей раз опять русская, Виктория Викторовна Усаковская. Она взялась за нас серьезно, и мы при ней скоро заболтали по-французски. Когда нам с Анной исполнилось 6 лет, она нас стала учить русской грамоте. Помню, как мне было трудно во время этих уроков говорить с ней по-русски до того она сумела привить нам привычку говорить с ней по-французски.


Ма и Ань с гувернаткой Викторией Викторовной Усаковской


С начала войны в Европейской России у нас появилась карта, по которой в зависимости от того, как продвигался фронт, передвигались русские и немецкие флажки.

Я любила разглядывать эту карту, трогать нам ее запрещалось. Германия была светло-зеленого цвета, а Россия желтого. Эта светло-зеленая Германия представлялась мне склоненной перед Россией фигурой, но увы, не суждено было России ее склонить пред собой.

Мне хорошо запомнилось последнее лето у бабушка Ма в Одессе. Было очень весело. Были двоюродные Куломзины: Никита, Федор и Лиля, Сомовы Котик и Сергуша и много взрослой молодежи. Взрослые играли в теннис, дети в крокет, жмурки, горелки и прочие игры. Ходили на море. Но тогда не купались на открытых пляжах. Были закрытые купальни женские и мужские, и на солнце не загорали, как теперь.



Запомнился мне музыкальный вечер, на котором мне очень хотелось присутствовать, но нас уложили спать, оставив по нашей просьбе дверь открытой. В комнате, где стоял рояль, и которая одновременно служила столовой, убрали стол, чтобы поставить стулья, и вот, проходя под киросиновой лампой, дядя Яша Куломзин, отец Никиты, Федора и Лили (он был женат на сестре моей матери, тете Ольге), головой разбил ее. Он сильно вознегодовал, весьма ушибив себе голову, а нам, помню, очень было смешно. Играл, как я узнала впоследствии, Скрябин. С детства я любила музыку. И засыпать под его игру было очень приятно. Нас рано начали учить играть на фортепиано, но в силу исторических событий и связанных с ними наших переездов, мы так и не доучились.

Глава 2 – Бегство

Отъезд из Отрады. Новомосковск

В 1917 году начались грозные события. В последний свой приезд дедушка и бабушка Родзянко много и возбужденно что-то рассказывали родителям. Нас обычно выставляли вон из комнаты и о чем они говорили, мы не знали. Часто ими повторялось выражение «министерская чехарда» и мне тогда представлялось, как толстые министры вроде дедушки прыгают друг через друга. Очень все это было удивительно. Раз как-то, выйдя в детскую, я застала нашу горничную Акулину всю в слезах. Она растапливала печку и горько плакала. «Акулина! Что с тобой? Почему ты плачешь?» – поинтересовалась я. «Царь батюшка отрекся», всхлипывала она в ответ. Я удовлетворилась ее ответом, хотя и не поняла, от чего царь отрекся, и почему об этом надо было плакать.

Вскоре пошли разговоры о том, что мы поедем в Новочеркасск к дедушке. Нам эта перспектива очень улыбалась и мы с нетерпением ждали дня отъезда, но почему-то родители не спешили. Вместе с тем жизнь в Отраде как-то изменилась. Что-то беспокойное чувствовалось в воздухе. Пошли рассказы о каких-то волнениях, пожарах и даже к нам вдруг явились какие-то люди, ища пулеметы. Няня, взятая для недавно родившейся сестры Ценки, их встретила и ничуть не смутившись, заявила, что сейчас им покажет, где эти самые пулеметы у панов (она была наполовину полька, наполовину шведка и нас называла «паны»). «Идемте, идемте, у нас их пять штук», и привела их в детскую. «Вот они наши пулеметы», добавила она, вызвав у пришедших дружный смех. Потом какие-то грабители, выбив окно, утащили из отцовского кабинета сундучок, в котором, как они считали, должны были быть деньги. Денег там, конечно, никаких не было, а только счета. Впоследствии этот сундучок был найден в колодце, куда они с досады его сбросили.