– Откажешься?.. – Рустам сделал вид, что задумался, хотя было видно, что он подготовился к разговору и на всё у него был ответ. – Дело, конечно, твоё… Но учти: у нас, у Исмаиловых, на беременных не женятся.
– Не женятся? – Ясмина готова была наброситься на Рустама – это был уже предел наглости. – Давай я тебе напомню, Рустамчик: это и твой ребёнок тоже.
– Не называй меня так! – огрызнулся Рустам. – Ты сейчас говоришь, как твои братья.
– Братьев моих вспомнил? Правильно! Скоро будешь говорить с ними. Не женятся у них на беременных! – Ясмина перешла на повышенные тона, её гнев достиг предела.
– А вот тут я бы тебе не советовал! – сказал Рустам, на лице его появилась ухмылка, полная презрения и превосходства. – За то, что ты залетела, братаны тебя по головке не погладят! На твоём месте я бы молчал в тряпочку.
Ясмина молчала, её лицо стало белым, как мел. Она понимала, что оказалась в ловушке, в безвыходном положении.
В груди у Ясмины бушевал пожар. Она вся горела от негодования, от обиды, от боли. Единственный человек, на поддержку и помощь которого она так рассчитывала, вдруг предстал перед ней в совершенно новом, ужасающем свете. Он не только не поддержал, не помог, но и цинично предложил избавиться от их общего ребенка, от плода их любви. Все её надежды рухнули, как карточный домик, оставив после себя лишь пепел разочарования и горечи.
– Всё, Ясмина, ты, честно, меня достала! – прорычал Рустам, махнув рукой, как отмахиваются от надоедливой мухи. Его голос был грубый, резкий, в нём не было ни капли сожаления или сочувствия. – Хотел тебе предложить нормальный вариант, но ты тут мамашу включила, или кого там ещё. Если ты думаешь, что сможешь шантажировать меня этим ребёнком, то хрен ты догадалась! Жалуйся, кому хочешь. Скажу: докажи, что это мой ребёнок! Мне плевать. А тебе позор и всему твоему семейству тоже. Вот так вот, Ясмина!
У Ясмины не было слов. Она не могла поверить, что человек, которого она ещё вчера безумно любила, оказался трусом, эгоистом и самым последним негодяем. Она смотрела на него, на то, как он изображает разгневанного мужчину, хотя за этим непрофессионально наигранным образом скрывался напуганный до полусмерти мальчишка. Но Ясмина знала, что этот страх был самым коварным её врагом. Этот страх заставит его сделать всё, чтобы убежать от ответственности, чтобы переложить все грехи на другого, закидать камнями и утопить в позоре. И этим другим была Ясмина.
Она смотрела на него, всё ещё надеясь, что внутри него что-то щелкнет, переключится, он одумается, осознает всю глубину своей подлости и… Но этого не случилось. Его лицо оставалось непроницаемым, его глаза – холодными и пустыми. В них не было ни капли раскаяния, ни малейшего намека на сожаление. Вместо ожидаемого раскаяния, она увидела лишь расчетливое безразличие.
В этот момент все её иллюзии рассеялись, как дым. Любовь, которую она так трепетно хранила, превратилась в прах. Не было слез, не было истерики, только холодное, горькое осознание правды. Она не нашла ничего, другого, как протянуть ему поднятый вверх средний палец. Этот жест, полный презрения и отвращения, был единственным, что она могла противопоставить его цинизму и трусости. Она подержала этот жест перед его лицом, медленно, с подчеркнутой невозмутимостью, как последний штрих к их разбитой истории.
Развернувшись, Ясмина пошла к выходу из парка, не оглядываясь. Её походка была твердой, решительной, хотя внутри все ещё дрожало от боли. Она шла, стирая слезы, которые всё-таки прорвались наружу, и пытаясь вызвать такси. Теперь она знала твердо – она больше не хочет его видеть. Никогда.
