Мы с Бородькой, охуевшие от услышанного, стояли, раскрыв рты. Я повернулся к окну и взглянул на песочницу. Она располагалась прямо напротив двух окон и где-то в десяти метрах от кабинета судьи. Я обернулся и обратился к Глухарёву:
– Вы что, смеётесь?
– Нет, не смеюсь, – спокойным голосом ответил свидетель. Единственное, чем он шевелил за всё время нашего присутствия, были шея, глаза и клюв.
Я посмотрел на Бородьку, на портрет и снова на глухаря.
– Вы ведь в курсе, что врать – это грех?
– Ну да.
– А зачем тогда вы нам врёте?
– Я не вру, и вообще, какое мне дело до того, что это грех?
– Как! Вы же верующий!
– С чего вы взяли?
– С того, что у вас на стене висит фотография Месси Львова!
– Где?
– Да вот же! – сказал я, указывая на портрет.
– Это Лазарус Серый, вообще-то, – недоумённо произнёс свидетель.
Я подошёл к портрету и принялся подробно его рассматривать.
– А, ну да, – проговорил я, отворачиваясь от него.
– Волка ото льва отличить не может, – удивлённо и спокойно сказал Глухарёв.
– Ну, просто мне показалось, что он здесь без гривы и… – оправдывался я, возвращаясь к окну.
– У вас все такие полицейские в участке? – спросил Глухарёв Козлова.
– Нет, он один такой.
– Ну ладно, ладно! Всё, забыли! Нам что, говорить больше не о чем? – выпалил я и обратился к диванному сидельцу: – То есть вы говорите, что не врёте нам?
– Нет.
– И вы действительно видели на детской площадке страусиху?
– Да.
– И то, как она выстрелила в судью?
– Да.
– Яйцом?
– Да.
– И как яйцо это убило судью?
– Да.
– Скажите, у вас хорошее зрение?
– Ну уж лучше вашего.
Да, не скрою, я прекрасно понимал, что Глухарёв обыгрывает меня со счётом 1:0, но я не собирался отступать, по причине чего и выточил из своих извилин одну особую деталь, с помощью которой вознамерился разрушить все его показания и забить тем самым гол на чужом поле.[1]
– Тут что-то не сходится, – начал я свою контратаку, – вы сказали нам, что, когда страусиха засунула голову в песок, вы хотели уже уйти, но потом «раздался выстрел», – сказал я, внимательно следя за реакцией свидетеля, но, ничего не обнаружив, обратился к Бородьке: – А ведь никто из свидетелей не слышал никакого выстрела, да, Козлов?
– Да, – подтвердил он.
– А значит…
– Я бы не сказал, что «раздался выстрел», – перебил меня Глухарёв, – это так, метафора. На самом деле звук был похож на… чпок! – спокойно произнёс он, чпокнув клювом.
2:0.
– Скажите, а зачем страусихе нужно было убивать судью? – не сдавался я.
– Может, за то, что он жрал их детей? – прозвучали слова свидетеля как гром среди ясного неба.
– А вы откуда знаете об этом?
– Уже давно стоило мне только около часа дня выглянуть в окно и я видел, как он их ест.
– А почему вы никому не сообщили об этом?
– Кому?
– Ммм… нам.
– И что бы вы сделали?
У нас с Бородькой не нашлось ответа.
– К тому же, – продолжал Глухарёв, – я не один живу в этом доме, может, ещё кто-то кроме меня знал об этом. И судя по тому, что судья жрал перед открытым окном, это его не сильно заботило. Он мог к вам в участок спокойно зайти с яйцом и сожрать его при вас, и вы ему ничего бы не сделали… Я бы лучше на вашем месте задался вопросом: откуда вообще взялась эта страусиха возле дома судьи?
– Вы что, полицейский, чтобы учить нас работать? – сердито сказал я ему.
– Вообще-то я был полицейским, а точнее, следователем у себя в краях.
– Да? И много дел вы раскрыли?
– Ни одного, – уверенно и совсем не стесняясь этого ответил Глухарёв. – Больше пятидесяти заведённых дел, и ни одного не раскрыл. Поэтому меня и уволили.
