Вот оно, счастье - страница 38

Государство же, по правде говоря, замордовано было головной болью.

Утро продолжило проясняться, последняя флотилия облаков вот только-только отчалила из устья. Дул тот легкий ветерок, что в апреле может показаться красноречивым. Помню я птиц, внезапно оживленные их стаи, по десять, по двадцать разом в полете, росчерком волшебника оголявших одно дерево и находивших другое.

Прожив целую жизнь, как такое упомнишь? Если по правде, не то чтобы помнишь. Однако полагаешь, будто помнишь, – и, может, так и есть. Сейчас хватает и этого. Главное же вот в чем: мне кажется, в любой жизни есть сколько-то блистательного времени, – времени, когда всё ярче, во всем больше пыла и безотлагательности, больше жизни, наверное. В моей такое время было.

Мы взобрались на холм возле форта, остановились у владений Матта Клери, инакомыслящего. Оставили велосипеды у коровников. Матт был на гумне и вышел настороженно, за ним – пытливая делегация кур. У него было изможденное лицо крестьянина в пору отёла, глаз не видать от недосыпа и тесного взаимодействия с потрохами. Кто я такой, ему известно, сказал он, а это еще что за человек?

– От Комиссии по электроснабжению, – сказал я.

Кристи смотрел, как Матт поджимает губы и сдает головой назад на несколько дюймов, словно все то, что видит перед собой, не вызывает у него доверия. Матт смотрел на синий костюм. На него же смотрели и куры.

– Да ладно? – проговорил Матт. Ему было пятьдесят, исключительный на весь приход человек – из-за отношений с семьей Дохарти, в которой он ухлестывал за матерью, а женился на дочери. Обе жили с ним – вместе с курами.

– Мы навещаем тех, по чьим землям предстоит тянуть линию. Столбы уже здесь, скоро явятся бригады. Вы подписали разрешение, – сказал Кристи, копаясь в папке.

– Ой ли?

Неожиданность. Кристи проверил анкету, показал Матту его подпись.

– Ваша?

Матт пригляделся, откинул голову, пожал плечами.

– Кто ж разберет?

Прямота в фахской натуре не значилась. На то были причины – исторические, географические, политические, общественные, лингвистические, вероятно, и биологические, – и все они пошли в ход у Матта Клери в голове, позади его тусклых серых глаз. Как много кто в приходе, он был мастером сокровенности и с личными сведениями скрупулезен. Назвать его фанатиком было б не по-христиански. Загнанный в тупик Кристи не спешил и не пер на рожон.

– Так, – произнес он, кивнул и глянул на подписной лист. Сколько-то времени разглядывал его, а затем протянул Матту: – Чья это может быть подпись, как думаете? Вот тут, где сказано “Матт Клери”?

Матт посмотрел на написанное его рукою. Отогнал курицу, чтоб не клевала его в брючину, влез ногой в копошение мух.

– Не ваш ли почерк, а? – спросил Кристи.

– Не знаю. Дайте ручку, – сказал Мат, и Кристи протянул ему ручку, Матт провел три опрятные черты поперек своей подписи. – По-моему, нет. – И засим вернул лист.

Мы вышли со двора без всяких слов, пока не добрались до велосипедов. За ворота куры не пошли. Внизу, в деревне, Том Джойс звонил к “Ангелу Господню” – словно бросали в небо серебряные кольца одно за другим.

– Люди – созданья глубже, чем способны люди постичь. – Кристи забрался на велосипед. – Таково одно из доказательств Господа, – продолжил он, – других объяснений нету. – Улыбнулся, оттолкнулся и покатился, не трогая педалей, вперед меня вниз по склону, синий пиджак плескал крыльями; махина Кристи летела мимо изгородей, эдакая довольная птица, просто крупная.