– А супруга где?
– Так у меня второй внук родился, вот она и уехала в Москву, помогать по первости, будет только месяца через два, не раньше.
– Антон Петрович! – обратился я к Захарову. – Не суетитесь.
– Ничего, ничего. – Петрович быстро накрывал на стол, вытаскивая из холодильника нехитрую снедь. Потом нырнул в подпол и вытащил слегка запыленную бутылку.
– Самогон, что ли? – с отвращением в голосе спросил Миненко.
– Медовуха! Сам делал. У меня пасека в лесу. А эта выстаивалась год. Предупреждаю – пьется как сок березовый, а вот по ногам бьет!
– Знаешь что, Петрович, ты бы пока убрал. Вечером посидим за стаканом, старое вспомним. А сейчас надо о деле поговорить.
– А, хорошо, хорошо! – Он засобирался уходить.
– Посиди. Ты человек был надежный, проверенный жизнью и службой, что мыслишь сейчас делать-то?
– Делать? Давить тех, кто на нашу землю с оружием пришел, и их пособников. Просто давить на танке, чтобы патронов не тратить на них! И их пособников. Вон, в деревне развелось.
– Много их в деревне?
– Да человек с десяток найдется. Кричат, что они демократы. И скоро России конец, и они будут областью править. В жизни были первыми голодранцами и горлопанами. В армии не служили ни дня, теперь американский камуфляж нацепили, винтовки взяли в руки, ходят, мол, они отряд самообороны! Сами как нажрутся, так девок щупают. Им парни местные морды-то разбили, винтовки поотбирали да к нашему участковому Митричу отвели. Мол, ты власть – ты и разбирайся. Митрич их и запер в колхозный холодный склад. В город позвонил, чтобы они конвой оттуда прислали. А тут начальство понаехало, да военная полиция приехала американская. Митрич не хотел дураков отдавать американцам. Но ему начальники сказали, чтобы он Христа ради не связывался с идиотами. Он отпустил их. Американцы еще хотели, чтобы им выдали и тех, кто морды набил и разоружил этих пионеров. На что милиция им сказала, мол, забирайте своих Аника-воинов и езжайте.
– И что?
– Вернулись они дня через три. Вроде присмирели. Но как нажрутся, так салют из винтовок устраивают. Каждое утро поднимают американский флаг и наш, а на ночь спускают. Магнитофон врубают на полную катушку. Сначала американский гимн играют, а потом наш. И подпевают. Американскому гимну – по-английски, а нашему – по-русски. И руку у сердца держат на зарубежный манер. Поначалу вся деревня сбегалась смотреть на этот ритуал. Без слез и смеха смотреть нельзя. А сейчас ничего, пообвыкли. Опасаются их и презирают. Как они в кафешку заходят, так все встают, расплачиваются и выходят, а хозяин говорит, мол, заведение закрыто по техническим причинам. Им в магазине ничего не отпускают. Как только они заходят, так все выходят и магазин закрывают. И в глаза говорят, что фашистам ничего продавать не будут. Они поначалу ерепенились, мол, не имеете права, у нас свободная страна.
– А им что в ответ? – История меня изрядно позабавила.
– И отвечают в тон. Каков вопрос – таков и ответ. У нас свободная страна. Кому хочу – тому и продаю, а предателям не продаем. Вот они в город и ездят за харчами или родителей просят, чтобы те купили. А родителям – позор. Старики у всех уже. У одного отец в Афганистане воевал. Когда только заходили. Отец-то у него и помер. А перед смертью проклял своего сына. Тот и вообще опустился. Каждый день ходит к отцу на могилу и пьет горькую. Один. Что-то кричит над могилой, руками машет, сидит, плачет. Потом к матери идет. Все-таки кровь одна, она и принимает его. А, – Петрович махнул рукой, – бестолковый он. Дурак, одним словом. Тут они говорят, скоро поедут охранять дорогу. Колонна пойдет с фашистами на Солнечнегорск. По мне, они как полицаи, что были во время Великой Отечественной войны. Те, небось, тоже орали, что они строят новый порядок. Один черт потом либо с немцами драпанули, или к стенке поставили.
