– А теперь стройте из себя мертвого.
– Да как же…
– Ну вот как они: стойте и молчите. Да не озирайтесь так. И не дергайтесь, вам тут не кадриль. Да не топчитесь!
Манера у говорящего была нетерпеливой и досадливой, но самое удивительное – голос незнакомца был женский.
– Кто вы? – спросила Александра шепотом.
– Это неважно, – ответила невидимая собеседница. – Ваша забота сейчас пережить смотр, так что будьте любезны слушаться: стойте и молчите.
Александра сделала, как было велено, тем более что приказ «стоять и молчать» привычен для любого военного смотра, даже для того, в котором солдаты вполне еще живые.
Издалека донесся тяжелый скрежет, будто раскрывались ворота. А там раздался стук копыт. Торопливый, резкий. Приближались всадники стремительно, копыта с чавканьем месили грязь. Александра напряженно вслушивалась, силясь понять, что за начальство и в каком количестве едет к такому войску, но бросила затею: голову слишком мутило для арифметических упражнений.
Копыта били ближе, ближе, пока не стихли, остановившись, перед первой линией гусар. Лошади переступали, все еще разгоряченные гонкой, и фыркали. Приглушенные голоса отдавали короткие неясные приказы.
Стараясь не выдать себя, Александра осторожно подняла взгляд. Пришлось привстать на цыпочки, чтобы взглянуть поверх опущенных голов, а там скорее закусить губы, чтобы не вскрикнуть. Ведь семерка всадников была той самой – черные солдаты, учинившие резню, выдавая себя за французов. Адские лошади под ними отплевывались пеной, глодали мундштуки и то и дело шумно выдыхали, выпуская из ноздрей дым и искры.
Во главе небольшого отряда, на особенно крупном чудовище, похожем на персидского аргамака, только вдвое мощнее, сидела женщина. В плотном черном платье-амазонке с военным плетением на груди и широкой юбкой, она уверенно и прямо держалась в женском седле и похлопывала взмыленную конскую шею снятой перчаткой. Лицо ее, с маленькими, но пронзительными глазами, морщинистыми от постоянного сжимания губами и по-вороньи загнутым носом, удивительно напоминало выражением высшее командование Александры и оттого страшило сильнее. Не только это выражение, но и вся форма указывали на высокий чин – и густота бахромы эполет, и золотой аксельбант, и богато украшенная трость с круглым набалдашником, висевшая на бедре поверх багряного шарфа. Александра рассматривала со страхом, но отчасти и с волнением: женщина-командир? Такое здесь возможно?
Пока амазонка осматривала строй опытным взглядом, с ней поравнялся важный и грузный человек в вишневом мундире. Лицо его было кругло и приятно на вид, разве что пышные нафабренные усы смотрелись неуместно, слишком черными на белой коже – будто кто-то играл его лицо на клавикордах, да вдруг взял и брякнул фальшивую ноту.
Остановившись вровень с амазонкой, он поморщился и пухлой ладонью в снежной перчатке поднес к носу платок. Верхняя губа его при этом задралась, обнажая клыки, желтоватые, как у старой собаки.
– Марья Моровна, голубушка, нельзя ли… не так близко… – сказал он по-французски, выделив русское «golubushka» с притворной лаской.
Амазонка, которую он назвал Марьей Моровной, посмотрела на него искоса:
– Да вы, любезный посол, никак брезгуете?
– Брезгую, ваше сиятельство. Я и живыми-то не сильно их жалую, а уж… разлагающимися…
Марья Моровна, все еще сидя прямо и не глядя на него, усмехнулась:
