Начмед вернулся к вечеру и, тая в усах улыбку, поведал, что раненый – «кашник» из их бригады. Последняя стадия онкологии, три месяца назад был отправлен в ростовский госпиталь умирать. Филин вспомнил: это он приказал отправить доходягу, чтобы тот хоть закончил свой жизненный путь в больничке на белых простынях. А «кашник» упирался, ругался, просил и умолял оставить его в бригаде.
Начмед добавил, что «кашника» госпитальные медкомиссии трижды списывали «подчистую», но он упрямо требовал направить его к «волкам».
– Волчара я, понимаете? Волчара! И воевать буду только у них и с ними, – хрипел он, заходясь в натужном кашле.
Филин выслушал начмеда и хмыкнул:
– Жив, значит, лагерник. Давай его сюда.
Через минуту перед ним стоял худющий – в чём только душа теплилась – боец. На вид лет шестьдесят, зубы редкие и прокуренные, недельная щетина – ну просто бич вокзальный, жизнью выполосканный и до косточек выжатый.
– Тебе годков-то сколько, лишенец?
– Тридцать девять.
– Семья?
– Жена, двое детишек. Девочки, младшей семь, старшей двенадцать.
– На шконку загремел за что?
– Бытовуха. Собутыльника неудачно приложил. Шесть лет вкатали, пять с половиной отмотал.
– Что ж не досидел? Всего ничего осталось.
– Не хочу зэком домой возвращаться.
– Воевать можешь?
– Хочу.
– Не про хотелки спрашиваю. Воевать можешь?
– Хочу, – набычился «кашник».
Филин по-птичьи склонил на плечо голову и с любопытством смотрел на стоящего перед ним.
– А почему к нам?
– Я начинал у «вагнеров», потом в «Ветеранах» был, пока не расколошматили, у вас уже полгода. Здесь человеческое отношение, людей берегут, даже «двухсотых» вытаскивают, не то, что «трёхсотых». С умом воюете. Да и потом в авторитете вы, гражданин начальник, у нашего брата. Человеков в нас видите, а это уже уважуха, которую надо отработать.
Филин давил рвавшееся наружу желание обнять этого мужика: услышать такое из уст солдата – дорогого стоит.
– Будешь пока при медчасти до заключения начмеда, что к войне годен.
Боец ушёл, а Филин смотрел ему вслед и думал о том, что в словах этого солдата ответ, почему стремятся попасть в его бригаду, даже сбегают из других частей и умоляют принять их. Побольше бы таких бригад, и врагам совсем грустно будет.
Филин был неправ: дело совсем не в бригаде. Её олицетворяет командир и он делает из порой аморфной массы мощный кулак, который зовётся воинским коллективом. Личность творит историю и Филин, вольно или невольно, но тому подтверждение. Так что этот зэк рвался не вообще в бригаду, а именно в бригаду Филина. Точнее, к самому Филину, которого не просто любили и уважали – боготворили бойцы.
5
Пленный сидел на снарядном ящике, прижимая к груди раненую руку, будто нянчил в пелёнки укутанного грудничка. Он изредка морщился от боли: рассечённая до кости рука – это всерьёз и надолго. Его взяли после полудня два часа назад. Они шли на ротацию 7-й роты, которой не оказалось на позиции: одних смели артой, другие, не дожидаясь, сами «сменились» и выскользнули по флангу к себе в тыл и затихарились. В перепаханных и разрушенных взрывами траншеях лежали погибшие и из земли торчали их головы, руки, ноги, части тел, что повергло смену в уныние и безысходность. Но унывать долго не пришлось – наши накрыли их артой сразу же, как только те вышли к позициям и ещё не растеклись по траншее. Там его и ещё троих нашла наша разведка и привела сюда.
