Следующее утро застало компанию «Грабб и Смоллуэйс» в состоянии глубокого уныния. Владельцам недосуг было смотреть на плакаты, выставленные в лавке напротив, торгующей газетами и табаком: «Америка ставит ультиматум», «Англия должна принять бой», «Наше безголовое военное ведомство по-прежнему отказывается выслушать мистера Баттериджа», «Крупная катастрофа на монорельсовой дороге в Тимбукту». Или: «Война – вопрос нескольких часов», «В Нью-Йорке все спокойно», «В Берлине волнения». И еще: «Вашингтон по-прежнему молчит», «Что предпримет Париж?», «Паника на бирже», «Туареги в масках на королевском приеме под открытым небом», «Мистер Баттеридж принимает предложение», «Последняя ставка Тегерана». А также: «Явится ли Америка на войну?», «Антигерманский бунт в Багдаде», «Муниципальные скандалы в Дамаске», «Изобретение мистера Баттериджа достается Америке».
Берт невидящим взором смотрел на все эти заголовки поверх вывешенной на застекленной двери картонки с зажимами для насосов. На нем были вчерашние почерневшая фланелевая рубашка и остатки праздничного костюма. Внутри заколоченного магазина было настолько темно и тоскливо, что не выразить словами. Несколько прокатных велосипедов выглядели как никогда более укоризненно. Берт подумал об их выданных собратьях и неизбежных перепалках с клиентами после обеда, вспомнил о новом и прежнем домохозяине, о счетах и претензиях… Жизнь впервые показалась ему безнадежной борьбой против судьбы.
– Знаешь что, Грабб? Мне до чертиков надоел этот магазин, – коротко выразил он суть своих мыслей.
– Мне тоже.
– Моему терпению пришел конец. Я не хочу даже видеть клиентов и тем более с ними разговаривать.
– И эта коляска еще, – помолчав, добавил Грабб.
– К черту коляску! В любом случае залога я не вносил. Хотя, конечно… – Берт повернулся к другу. – Сам посуди: мы топчемся на месте, терпим одни убытки… Запутались по самое не могу.
– И что ты предлагаешь?
– Подвести черту. Продать что можно за сколько дадут и свалить. Какой смысл цепляться за гиблое дело? Никакого. Это же глупо!
– Так-то оно так, – возразил Грабб, – да только прахом пойдет не твой капитал.
– Вовсе не обязательно идти прахом вместе с капиталом, – парировал Берт.
– Кстати, я не отвечаю за коляску. Не я ее брал.
– А тебя никто и не просит за нее отвечать. Решил здесь остаться? На здоровье! А я ухожу. Доработаю до конца понедельника – и фр-р-р! Понял?
– Бросаешь меня?
– Бросаю. Если ты решил остаться.
Грабб окинул взглядом магазин. Помещение явно утратило презентабельный вид. Когда-то оно сулило яркую надежду, новое начало, свежий товар и вероятность ссуды. А теперь… теперь один развал и прах. Очень скоро опять явится мясник – ругаться из-за витрины.
– И куда ты намыливаешься, Берт? – спросил Грабб.
Тот обернулся и смерил приятеля взглядом.
– Я много думал, пока шел домой пешком и потом лежал в кровати. Всю ночь глаз не сомкнул.
– Ну и? Придумал что-нибудь?
– У меня есть план.
– Какой?
– Да ведь ты решил здесь торчать.
– Если найдется что получше, то нет.
– Пока что это всего лишь идея. Ты вчера девчонок здорово насмешил своей песенкой.
– Как давно это было, – пожал плечами Грабб.
– А когда я пел, Эдна, добрая душа, чуть не прослезилась.
