Война внутри - страница 75

Монета задумывается. Просто отлично, его картина мира обретает ещё один кусочек. Вот во что верят чёрные монахи!

– Может, и стоит. Скорее всего.

– Я тоже так думаю.

– А мне казалось, что будет больше похоже на проповедь.

– Проповеди уже давно выглядят именно так.

– То есть вы ходите и, как бы так сказать, отправляете как можно больше душ в небытие на короткий период времени?

– Совершенно верно. – Монах постукивает ладонью по ружью.

– А почему ты тогда спокойно в городе сидишь? Почему бы не взорвать сразу завод? Или ещё что-то не устроить?

– Грешен, – спокойно пожимает плечами монах. И наконец выпивает рюмку. Вновь подтягивает к себе бутылку и наполняет опустевший пластик.

– А с Тофу вы что не поделили?

Монах морщится при слове «Тофу».

– Ну, они как бы верят, что люди свалились за прегрешения в ад. Или, скорее, он к нам. – Монах обводит пустой бар полной рюмкой. – И все вокруг должны страдать, тем самым исполняя волю Господа и приближая наше общее спасение. А мы как бы этот процесс прерываем. Известно как. – Он глупо хмыкает.

Монета молча отпивает пиво, переваривая услышанные мысли. Монах, тоже задумываясь, на минуту склоняется над рюмкой. Затем, словно ожив, осмысленно продолжает:

– Давай я тебе эту свою… самую душевную. – Замолкает на мгновение и, обращаясь к небу, странным тоном заявляет (от его слов по телу Монеты бегут мурашки): – Отец наш небесный, шаги наши робкие восстанови! – Поднимает рюмку за археолога, опрокидывает.

Монета тоже отпивает.

С полминуты молчат.

– Так о чём тебе истории? – уточняет старик.

– Обо всём. Что и где ты видел, какие городки, их традиции. О себе – как дошёл до текущей точки в жизни.

– Как дошёл? – Монах хмыкает. – С рождения, что ли, тебе рассказывать?

– Если это интересно.

– Интересно?.. – насмешливо повторяет последнее слово монах и качает головой. – Мне повезло родиться в страшное время – перед Великим Катаклизмом. Из раннего детства почти ничего не помню, знаю только, что мы уже были без особых модификаторов – фабрики загибались, и родители думали лишь о том, как свести концы с концами. Да, именно такой я уже дряхлый, а ты что думал? Кстати, вот тебе информация для размышления: мы сейчас живём в мире имён. Понимаешь? – Окидывает Монету задорным взглядом. – Куда же тебе понять! Ладно, скажу иначе: мы живём в мире мифа, ожившего и свалившегося на голову. Даже больше скажу: мы сами всегда жили в этом мире, только он не был настолько осязаем. Все подводные архетипы, проблемы, страхи – ожили. Представление о мире стало миром. Такая вот чокнутая причинно-следственная связь. Мы живём во сне, вот так даже точнее. Только это не сон твой или мой, а сон всего человечества. Желания и страхи оживают. Пример – ты знаешь, что люди до Катаклизма намного раньше старели. Так? – Монета согласно кивает, видя, что пьяный монах ждёт от него ответа. – А знаешь почему? Потому что человек теперь сам решает, сколько ему лет. Чем старше ты себя чувствуешь, тем старше ты становишься. И мы, – монах обводит круг пальцем перед собой, – всегда чувствуем себя несколько моложе. Хотим чувствовать. Ты знаешь, что человек может воскреснуть из реинкарнатора с новым шрамом? Слышал про такое? Смысл в том, что нечто причиняет тебе настолько сильную боль, что повреждает не только тебя самого, но и твоё представление о себе. – В порыве монах дотрагивается до руки Монеты. – Ты думаешь: «После такой боли я просто не могу воскреснуть целым». Ты даже не думаешь, ты так просто чувствуешь – и бац, у тебя уже увечье! – Монах радостно хлопает по столу, отклонившись назад, затем резко подаётся вперёд и заговорщицки обращается к Мнете: – Понимаешь, о чём я?