Снежно-белая рубашка, богато расшитая по вороту и рукавам, топорщилась на свисающем ниже пояса животе. На бархатном жилете поблёскивали начищенные медные пуговицы. Рукава он закатал выше локтей, чтобы не заляпать манжеты пивными брызгами, когда отворачивает краны на бочках или подаёт кружки посетителям.
Крупноносый, лысеющий, с неприязненным взглядом… Никогда не понимала, почему мама пошла за него замуж. Наверное, просто чтобы не остаться со мной на руках и без крыши над головой. Но это плохие мысли. Не стоит так думать, а то грустно становится.
«Как будто в остальном тебя ждёт полная веселуха», – сварливо заметила маленькая, но очень злобненькая часть меня.
– Войтех, сынок, ты только взгляни на эту дуру безголовую! – бабушка развернулась вполоборота, указывая на меня пальцем, будто на некую совершенно неуместную дрянь, вроде ведра помоев на пиршественном столе.
– А, явилась-таки, – он покрутил вздёрнутый ус. – Три тысячи мучеников! По каким трясинам тебя бесы носили? – голос требовал немедленно сообщить имя каждого беса, а также название его родного болота, дабы то можно было в срочном порядке осушить. – Чего глаза опускаешь? На меня смотри! Язык проглотила, тетеря?
– Мы с девочками по ягоды ходили… – кое-как выдавила я из пересохшего горла.
– И много собрала? – он по-деловому скрестил волосатые руки на груди.
– Я корзинку потеряла, простите… – кишки совсем свело.
Выпорет ведь, как пить дать.
– Бестолочь, – заклеймил отчим. – Ладно, потом с тобой разберусь. Живо наверх переодеваться, чтобы через две минуты здесь была!
От души отлегло, но совсем робко и не уверено: а ну как передумает?
Но отчим, закончив с распоряжениями, вернулся в общий зал трактира, откуда вовсю несся обычный смех и гомон чуть подвыпившей толпы.
Я тихо, облегчённо выдохнула.
Если сразу не накажет, то потом, глядишь, и запамятует… Особенно если намахнёт кружку-другую вместе с заглянувшими на огонёк приятелями. Уж с ними-то он всегда щедрый, даже угощает.
– Вот не думай, что легко отделаешься, – пригрозила бабушка, доставая прихватками горшочек из печки.
И снова вздох – уже печальный.
Не успела я дойти до лестницы, как в заднюю вошла Либена, моя сводная сестра. Расфуфыренная, будто невеста на выданье: пышная юбка с дюжиной подъюбников, узоры из речного жемчуга на жилетике, накрахмаленный кружевной фартучек, изящная заколка в ниспадающей тёмно-русыми волнами шевелюре.
И вечное ехидство в голубеньких глазках.
– А, вот и наша замухрышка, – эта вредина смерила меня высокомерным взглядом и заливисто рассмеялась, будто сострила. – Явилась, не запылилась, а мы-то надеялись, что тебя волки съели!
Я дёрнулась, как от пощёчины и развернулась в испуге к ней, лишь через мгновение сообразив, что это просто присказка, и Либенка на самом деле не успела прознать о моих приключениях.
– Либушенька, перестань, – мягко велела бабушка. – Негоже таким красавицам злословить. А ты поторапливайся, чего встала? – поддала она вожжей мне.
Пока поднималась, шлёпая отсыревшими ботинками по ступенькам, Либена для ускорения тыкала меня в спину флейтой, которую собиралась отнести к себе, ведь народу в зале уже слишком много, гвалт перекрывает её сладкозвучные трели.
Переоделась я быстро и совершенно неосознанно.
Из глаз катились злые слёзы.
Когда спустилась вниз, бабушка уже продолжила кухарить без меня.
Готовим мы каждый вечер много, а раз живём на побережье, то почти все блюда рыбные. Угорь отварной в маринаде, камбала в сырном кляре, пирог из налима, котлеты из щуки, запечённый со сметаной окунь, а в горшочке, который бабушка недавно вытащила простывать – судак тушёный с фасолью.
