Я как-то не задумывался о том, что всем этим занималась Руфь, причем с удовольствием. Болезни, смерти, похороны – это была ее стихия, тут она чувствовала себя как рыба в воде. Наверное, если бы она когда-то и устроилась на работу, то в похоронное бюро или тот же хоспис.
А вот вопросов наследства Руфь не касалась. Все бумаги оформляла мама, а у меня теперь остались только надписанные ее рукой папки с документами.
Когда же, черт возьми, придут эти деньги? И придут ли они вообще? Даже на стипендию теперь нечего рассчитывать: я только что отправил заявление на академ. А мне, кстати, вот-вот должны были поднять ее как сироте.
Я вскочил на ноги и заметался по комнате, хрустя суставами пальцев. Нет, тупо сидеть и ждать – не вариант. В гимназию все равно вернуться не смогу – только не после демонстративного ухода с занятий и заявления. Заработать – тоже не выйдет. Высокий сезон на Фанё давно закончился, а в Эсбьерге быстрые деньги не срубишь. Разве что вон мозги свои продавать золотым мальчикам вроде Мэса, но я лучше удавлюсь. К тому же в и-боксе уже лежит письмо с приглашением на встречу в коммуне, на которую я вовсе не собирался являться.
И что делать? Отправляться в дорогу с 485 кронами на карте?
Я вытащил из кармана фотографию с крестин, которую предусмотрительно положил в пластиковый кармашек для сохранности. Повернул задней стороной.
Брёнеслев. Это далеко на севере Дании, я смотрел карту. Поездка на общественном транспорте с Фанё займет примерно шесть часов. Сначала паром, потом поезд с пересадкой, потом автобус. Я никогда не ездил на поезде. По крайней мере, не помню такого. И вообще, вряд ли теперь это актуально: моих денег едва хватит, чтобы доехать в одну сторону. Питаться при этом придется воздухом, а ночевать – на вокзале.
Я перевернул снимок лицевой стороной и провел подушечкой пальца по низко нависающим тяжелым аркам церковных нефов, словно грозящих раздавить счастливое семейство. Я никогда не видел своего свидетельства о рождении, да теперь уже, скорее всего, и не увижу – думаю, мама спалила его вместе с прочим «компроматом». Но в приходской книге наверняка сохранилась запись о крестинах, а в архиве, возможно, и копия свидетельства. Заполучу его и узнаю свою настоящую фамилию, узнаю имя отца. А если повезет, пастор, может быть, вспомнит нашу семью. Ведь священники служат подолгу в одной церкви и часто хорошо знают своих прихожан.
Нет уж! Я отправлюсь в Брёнеслев и сделаю это сегодня же, к черту все!
Я вышел в прихожую, где на стене висела деревянная ключница в виде желтого скворечника. Нашел ключ от гаража – маленький с красным шнурком. Сдернул его с крючка вместе с ключами от машины и выскочил во двор.
В гараже мирно стоял мамин двухместный «ФольксвагенПоло». Было ему лет если не сто, то уж точно больше двадцати. Даже красный лак кузова вылинял до неопределенного цвета подживающей кожной опрелости. Когда-то этот драндулет носил гордое звание служебной машины и находился в собственности коммуны – о чем напоминали более темные буквы на боку, там, где раньше была наклейка. Лет десять назад мэрия решила обновить автомобильный парк, и «фольксваген» продали по дешевке вместе с десятком других бэушных легковушек и микроавтобусов – так он и попал к нам.
Несмотря на задрипанный вид, машинка была еще хоть куда: мы ездили на ней только, чтобы вывезти мусор на свалку или затариться по-крупному в Эсбьерге, то есть от силы пару раз в месяц. Остров наш можно было запросто объехать на велосипеде, а на пароме тачку гонять – удовольствие дорогое.
