Вечером, когда мы собрались у трёх берёз, братья рассказали, как они подожгли караулку. Причём в назначенное время никак не получалось, выжидали, пока произойдёт смена постов и немцы усядутся завтракать. Хотели как лучше, чтоб не просто хата сгорела. Совпало это с взрывами, раздавшимися с противоположного берега, так что солдаты даже не поняли, что толком произошло. Одна бутылка легла с недолётом, у самой поленницы, зато две остальных угодили точно в крышу. Результатов деятельности они не видели, действовали строго по приказу – пальнули и отошли. Вот такая вышла партизанская война. А я-то думал, шороху наведём. Кабы всё из задуманного получалось, так немца до Москвы в жизнь бы не допустили, а поезда в тылу противника все до одного шли бы под откос. Жизнь преподносит такие реалии, которых ни в одной, даже самой мрачной сказке не встретишь.
* * *
На следующий день, где-то в начале десятого, в Прилепово из Починок приехал фельдфебель на бричке в сопровождении переводчика. Деревня давно пробудилась. Уже не скрипела деревянная бадья на длинном очепе колодца, уже не шлёпали почерневшими пятками по пыльным стёжкам, сгибаясь под коромыслами, неся воду бабоньки, уже отдавали последний дым затухающие печи, а луг отдыхал от свиста кос. Наступило время первого передыха, когда до полдника ещё далеко, а утро уже закончилось. Савелий Силантьевич в это время находился на другом конце деревни, в коровнике. Остановившись в центре у сожженного дома, фельдфебель решил размять ноги, пока переводчик побежал по хатам, выяснять, где найти представителя администрации. Прогуливаясь, немец обратил внимание на дочку Савелия, занятую просушкой банок на штакетнике. Шёл сезон заготовки грибов и во дворе, в огромном чане кипела вода. Женщины занимались консервацией, посему и одеты были достаточно легко. Рассмотрев выступающие части девичьего тела через прилипшую к груди от влаги сорочку, немец облизнулся и, поманив пальцем, произнёс:
– Ком, фрау, ком.
Дочка у Савелия была бойкая, не по годам развита и необыкновенно красивая, но ещё слишком молода, чтобы понять, что от неё захотел немец. Хотя в пятнадцать лет все девочки не отличаются осторожностью. Это тот самый безответственный возраст, когда даже в лучшие времена родителям не удаётся спокойно уснуть по ночам. А тут такое. Проигнорировав приглашение, она продолжала выставлять банки. Немец повторил фразу, настойчивей, уже приказывая. Решив, что её просто зовут, девушка подошла и вскрикнула, когда фельдфебель ухватил её за груди. В следующее мгновенье она залепила охальнику звонкую затрещину, да так, что тот отшатнулся, но рук не убрал. Девушка ещё раз замахнулась. На стремительно приближающейся к её глазам побагровевшей физиономии появилась ухмылка, и это всё, что она успела увидеть, перед тем, как рухнула на траву. Заметив, что дочка лежит под забором, а немец рвёт на ней одежду, Серафима схватила висевший у двери рубель и с криками: «Рятуйте! Убивают!» побежала защищать ребёнка. К ней присоединились соседки, вооружившись кто чем горазд.
Когда Савелий Силантьевич вместе с переводчиком подошли к дому, всё уже закончилось. Фельдфебель валялся с разбитой, как скорлупа яйца, головой, Серафима обнимала ревущую дочь, а женщины причитали. Переводчик шагнул вперёд и резко отпрянул назад, упершись спиной в дуло револьвера, после чего позволил Савелию себя разоружить.
