– Бабушка и вправду колдуньей была?
– А как же! Знала много, делала хорошего и плохого. Не зря ж она помереть не могла, пока я топор в матицу не вбила. Помнишь, щербину-то в моей спаленке. Сама попросила.
– Не страшно тебе было топор вбивать?
– Страшно. А просьба умирающего – святое. Так и мать родная. Давно это было. Время – то идет! Слушай, сегодня ж пятница! Вовка после работы приедет, может, не один, с бабенкой какой. На смотрины.
– С бабенкой? И все ж, почему не он женится?
– А после той змеи подколодной, не получается. Бабы бросаются на него, мужик-то видный, с квартирой. И тут же отпадают. Как отговоренный! Вот уж где маминого искусства не хватает! Иной раз раскаиваюсь, просила же она, как просила меня… Хотела передать знахарство, а я не взяла! Хотела, что б я Хранительницей озера стала, а я отказалась.
– Бабушка была Хранительницей нашего озера?
– А кто? Только она. У меня страх был и недоверие всему, чему она верила, вот и отказалась. А кабы знала, как отговорить Вовку, да помочь ему, да и Сереге с Лехой – может, все бы у нас иначе было.
– Думаешь? – Лора пока не знала, как к сказанному теткой относиться и оставила эти размышления на потом.
Катя оказалась права, слух о приезде Лоры взбудоражил всю деревню.
– Максимовна, не одолжишь десятилитровую кастрюлю?
– Лорка, смотри, тетя Тома! И зачем тебе десятилитровая?
Над забором возвышалась седовласая голова соседки Тамары в сбившемся от азарта взбирания на забор платке.
– А холодец варить. – Не моргнув глазом, соврала соседка.
– Вроде не время для холодца. Свиней рановато резать. А вот не одолжу! Самим надо! Гостья у нас! Лорка из Америки заявилась!
– Здрасьте, тетя Тома, – Лоре было приятно произносить это забытое и домашнее «здрасьте». И даже повторила, с удовольствием слушая себя, – здрасьте!
– Тогда с гостьей вас! Здорово, Лорка! Как жизнь заморская?
– Потом расскажу, тетя Тома.
– А на нет и суда нет! Потом так потом.
– Ну, ты погляди на них! Разлюбопытствовались! Не поленилась на табуретку с той стороны взгромоздиться. Тебе сколько лет, спортсменка! Поди, забыла, как ногу ломала в свой юбилей десять лет назад…
Кате Кудиновой связисткой бы работать – вся ее жизнь прошла в заботах о мире между близкими ей людьми. Еще в молодости Горчаковых с Долиными мирила. С Полинкой они дружили до последнего. Она Полинку и схоронила.
Схоронила, как положено с братом своим Борисом, – рядышком, все ж были они законными мужем и женой. Ни он, ни она так и не определились с семьями, значит, место их одно, по этой жизни. Так решила Катерина Максимовна.
Матвей Евграфович после смерти дочери сляг в забытье. И лежал сутками в своей загородке, на привычно жестком своем матраце. Вставал с помощью Галины Ивановны раз в несколько дней. Кормила она его из ложки супом и жидкой кашей. Он, молча и, казалось, бессмысленно глотал пищу, наверное, не ощущая ее вкуса.
Стол кухонный стоял у окна, из него вид открывался на Маканчу, – край, где прожил он почти всю жизнь, где столько домов построил своими плотницкими золотыми руками. Глядел мастер на порядок домов, на редких прохожих, нарушающих своим расхристанным видом тишину родного пространства, которое от не человеческого, невесть откуда взявшегося духа, стало скисать, как молоко на подоконнике… Утомление приходило к нему очень быстро. Глаза его только на мгновение становились просительными. И Галина Ивановна помогала ему дойти до своего места.
