Он худел и уменьшался в росте, строгие глаза глубоко запали в глазницы, помутнели, и Галина Ивановна ничего в них не видела – ни радости, ни сожаления. И пышный некогда его волос совсем выпал, сначала на затылке, потом на висках вытерся, как пух. За семь лет от крепкого рослого мужчины осталась мумия, живая мумия!.. Иногда с помощью жены она вставала, держась за стены, двигалась по комнатам.
Когда приходило письмо от Лоры, Галина Ивановна трясла Матвея Евграфовича за плечи:
– Дед, а дед! Письмо от Лоры! От внучи дорогой письмецо, слышишь?
Мумия старого мастера вздыхала, коричневые, как тончайшая, драгоценная кожа веки, вздрогнув, приоткрывались.
– Внуча, внуча моя, ро-ди-ма-я … – сдавленно доносилось из щели рта.
Он снова уходил в забытье, в даль далекую, где нет суеты и ограниченных, погрязших в пороках людей.
Что держало его здесь, на перепутье миров? Никак не могли понять ни доктора, ни Катя. Сердце крепкое, говорили.
Катя частенько приходила к Долиным, осматривала Матвея Евграфовича, – ни пролежней, ни намека даже… Что же происходило внутри этого некогда могучего тела, внутри его широкой и чистой, хотя и со своими подробностями души? Она приносила лекарства, давала советы, помогала Галине Ивановне его купать. Мыла хозяйственного куски из больницы, им частенько они доставались, приносила. Вместе они переодевали старика, стригли ему волосы и ногти, укладывали в чисто застеленную, пахнущую божьим простором постель.
Однако Галина Ивановна ушла первой. Споткнулась, упала на бегу, торопясь развесить в сенках постиранные тряпки – и сердечко ее умерло, разорвалось, как мыльный пузырек.
Матвей Евграфович или то, что от него осталось, посидел у гроба полчаса. Сгорбленно-неподвижной была его маленькая тень, прижатая к стулу, некогда сработанному его руками. А когда дали знак закрыть гроб и приготовиться к выносу, он сказал удивительно внятно и громко:
– Галя, моя единственная и разлюбезная. Иду я за тобой, уже иду.
Через семь дней Катя, забежавшая перед работой попроведать, нашла его неподвижным. На лице маленьком, коричневом, ставшем похожим на мордочку какого-то небольшого животного, были написаны покой и благость. Семь лет он лежал, подобно камню, боясь оставить Галину Ивановну одинешеньку, и всего семь дней понадобилось ему выполнить свое обещание единственной и разлюбезной.
Катя организовала, как всегда все быстро и хорошо – одновременно похороны старика и поминки Галины Ивановны. Все, оказывается, имеет место в жизни.
Когда старика Долина опускали в могилу, ее вдруг пронзила мысль: «Что-то странное есть в том, что в роддоме я каждый день ВСТРЕЧАЮ людей, а в жизни слишком часто провожаю тех, кого очень люблю». Но размышлять над этой внезапной мыслью у нее снова не хватило времени – свои беды, проблемы единственного сына, женившегося на безалаберной гулящей бабенке, бесчисленные заботы загнали и ее в тупик, и если бы не понимание Пети своего драгоценного, не тихая, успокаивающая его любовь, Кате впору было бы выть.
