Возвращение чувств. Машина. - страница 32

Впрочем, разве это и не к лучшему? Пора вживаться, а не играть. Жить, а не прикидываться! Что бы ни готовило ей Будущее – она примет всё!..

Но сквозь чернильно-вязкую тьму эта бешеная скачка, да ещё с философскими мыслями, длилась недолго.

Небо посветлело, стали видны промежутки между деревьями, кусты и поляны. Затем горизонт стал чудесного тёмно-бирюзового цвета, какой бывает только у летних рассветов. А вскоре и лес поредел, а затем и вовсе кончился. Дорога шла какое-то время по его кромке, и её взору открылись поля, поля, и между ними полосы деревьев, и виноградники. Оглядываясь, она видела только пыль, маленькими облачками относимую с дороги ветерком, и разбитую грунтовую (ну ещё бы – не асфальтовую же!) дорогу.

Кони неутомимо мчали их по пустынной, пока безлюдной, явно сельской местности. Конечно: ведь что там этот Париж – не то, что мегаполис её времени, раскинувшийся почти на сто километров. А в этом сейчас, наверное, не больше полумиллиона человек…

Они продолжали скачку в молчании. Не то, чтоб у неё не было вопросов, но, во-первых, с непривычки почти все силы уходили на то, чтобы просто удержаться в седле на этой бодрой и чудесной живой махине, а во-вторых, большинство вопросов могло и подождать.

Да и язык очень даже легко можно прикусить.

Пулен, судя по нему, никаких неудобств от скачки не испытывал. Ещё бы, с его-то практикой. Ей же, спустя примерно час, не натирало разве что в носу. Ладно, она потерпит.

Вскоре лес кончился совсем. Поля и виноградники остались, стали попадаться и сады с деревеньками – выглядели они какими-то ненастоящими, кукольно-театральными. Домики казались совсем маленькими, низкими. Покрыты, как на хуторах Украины, соломой.

Кое-где уже вовсю велись хозяйственно-полевые работы, бегала живность (пестренькие куры, и мелкие, какие-то зачуханные, бараны и козы, тощенькие коровёнки).

Люди, возившиеся в огородах и на полях, по большей части крестьяне, мимо которых они проносились, обращали на них мало внимания, кроме, разве, тех, кто попадал в тучу пыли. Такие ругались им вслед, отходя от дороги. Остальные просто провожали спешивших всадников равнодушными взглядами, и занимались дальше своими делами.

Одежда крестьян вполне соответствовала эпохе: рубахи, безрукавки, мешковатые штаны до колен, и чулки. Почти у всех на ногах были массивные бесформенные туфли – очевидно, сабо. Некоторые, особенно дети, ходили просто босиком. Женщины, попадавшиеся на пути, все сплошь одеты одинаково, словно это они служили в армии: чепец на голове, облегающий корсаж до пояса, и пышноскладчатая юбка до земли.

Неудобство такого наряда она вполне успела оценить. Нет уж. Пока необходимо быстро передвигаться, она лучше побудет мужчиной. У них и сёдла удобней – можно ноги вдевать в стремена.

Рассматривать получше этих спокойных, занимающихся своими делами людей ей, однако, было не совсем сподручно: на той скорости, которую они поддерживали, всё вокруг подскакивало, едкий пот заливал глаза, каска всё норовила съехать на глаза, и вытереться было нельзя – а то плакали её усы и борода.

Оставалось лишь утирать лоб, да отдуваться – она, конечно, ездила на коне, но лёгкая прогулка на смирной отдрессированной кобылке не шла ни в какое сравнение с тем землетрясением, что содрогалось сейчас под ней, остро воняя потом и сердито всхрапывая.