Человек… в тисках накопившейся боли говорит неподобающие вещи, совершает бессмысленные поступки, теряет контроль над ситуацией и переживает ужасные чувства, которые не имеют ничего общего с настоящим.
ХАРВИ ДЖЕНКИНС
Я представить себе не мог, что когда-нибудь буду вести себя настолько по-детски. Мне было сорок, а я истерил и кричал, пока все – моя жена, моя падчерица и мой сын – не пришли в ужас. Потом я сел в машину и уехал. И вот я сидел совсем один в мотеле в разгар нашего отпуска на острове Падре в Техасе. Мне было ужасно одиноко и жутко стыдно.
Когда я попытался восстановить события, которые подтолкнули меня к этому демаршу, я ничего не мог вспомнить. Это привело меня в замешательство. Я словно пробудился от дурного сна. Больше всего на свете я мечтал о теплых, любящих и доверительных семейных отношениях. Но вот уже третий год подряд я буквально взрывался во время нашего отпуска. Я и раньше уходил эмоционально – но никогда не хлопал дверью и не уходил физически.
Было ощущение, будто я перешел в какое-то измененное состояние сознания. Боже, я себя просто ненавидел! Что вообще со мной происходило?
Инцидент на Падре-Айленд произошел в 1976 году, через год после смерти моего отца. С тех я разобрался в причинах этих цикличных приступов ярости/убегания. Главная подсказка пришла ко мне именно во время того побега на острове. Пока я сидел, одинокий и пристыженный, в убогом номере мотеля, перед глазами начали всплывать воспоминания о моем детстве. Я вспомнил один сочельник, когда мне было лет одиннадцать. Я лежал в своей темной комнате, натянув на голову одеяло и не желая разговаривать с отцом. Он вернулся домой поздно, слегка выпивший. Я хотел наказать его за то, что он испортил нам Рождество. Я не мог выразить свой гнев словами, поскольку меня всегда учили, что это один из смертных грехов и особенно неприемлемый по отношению к родителям. На протяжении многих лет мой гнев разлагался, оплетая душу плесенью. Подобно голодной собаке, запертой в подвале, он сорвался с цепи и превратился в ярость. Большую часть времени я усердно держал ее в узде. Я был хорошим. Я был самым милым папочкой, которого можно было только себе представить, – пока я больше не мог это выносить. И тогда я превращался в Ивана Грозного.
Я осознал, что такое поведение в отпуске было спонтанной регрессией во времени. Когда я бушевал и наказывал свою семью отстраненностью, я возвращался в детство, где я когда-то проглотил свой гнев, выразив его единственным доступным для ребенка способом – наказал других, не желая с ними общаться. Теперь, будучи уже взрослым, когда у меня заканчивался приступ эмоционального или физического протеста, я чувствовал себя одиноким и пристыженным маленьким мальчиком, каким был раньше.
Теперь я знаю точно, что когда развитие ребенка наталкивается на препятствие, когда он подавляет в себе чувства, особенно гнев и обиду, то он вырастает во взрослого, внутри которого продолжает жить рассерженный и обиженный ребенок. И этот ребенок, сам того не желая, будет периодически влиять на поведение взрослого человека.
Поначалу может показаться нелепым, что маленький ребенок продолжает жить во взрослом теле. Но происходит именно так. Я верю, что этот забытый, раненый внутренний ребенок прошлого является главным источником человеческих страданий. Пока мы не излечим и не защитим его, он будет продолжать контролировать нас и отравлять нашу взрослую жизнь.
