– Тебе можно в зоопарке работать, – говорю. – Если тигр разбушуется или слон, одним взглядом успокоишь…
– Да ну их! – машет рукой герой, и опять непонятно: что он этим хочет сказать?
Между тем к нам приближаются двое в магазинной униформе, наверное, хотят поблагодарить.
– Вы из России, да?
Ну, конечно, и в Spite наши люди! Им лет по пятьдесят, зовут их Коля и Дарья, а работают они уборщиком и продавщицей. Довольны ли? Вполне: и место бойкое, и с людьми пообщаться получается.
– Вот с такими? – киваю на дверь.
– Да таких немного! Это марокканец один, его отсюда уволили, так он головой двинулся. Каждую неделю заявляется и кричит, что подожжет магазин.
– И как – не боитесь?
– Всякое может быть… Но пока бог миловал.
Они показывают нам потаенные прилавки, где разложены особо ценные и при этом очень дешевые товары. Они и сами здесь кое-что приобретают, так сказать, для дома – для семьи.
– После того, как умрет кто-то одинокий и богатый? – усмехается Ковач.
– Чего? – не въезжает Коля.
– Ничего. Старушка-Европа распродает себя по дешевке. Оптом и в розницу. Налетай, подешевело!
Наши люди переглядываются, явно обескураженные.
– А вы почему не бастуете? – спрашиваю. – Вся Бельгия похерила работу, а вы, получается, шагаете не в ногу?
– Пусть местные бастуют, – отвечает Дарья. – Они с жиру бесятся, зарплаты большие требуют; а нам чего? Нам хватает.
Наверное, в знак протеста Ковач приобретает огромную фруктовницу из мельхиора. Она стоит двадцать евро, что для Spita дороговато, но протестанту по фиг: сунув под мышку абсолютно не нужную вещь, он направляется к кассе.
Обратно возвращаемся другим путем, движемся через заледенелый парк и вдруг оказываемся среди аккуратных белых коттеджей. Небольшие одноэтажные домики похожи, как клоны; расставленные вдоль дорожек на равном расстоянии друг от друга, они напоминают стильные кладбищенские склепы. Говорить об этом Ковачу? Пожалуй, не стоит, а то он такое развитие даст моему тезису… Тем более, что сие благообразие – дом престарелых, так объяснил Свен, провозя нас здесь на «Ситроене». Наверное, здесь и живут богатые и одинокие, дожидаясь неизбежной кончины. Из белого коттеджа выносят бездыханное тело, везут на сожжение, потом в колумбарий, и вот уже неблагодарные потомки шарят по углам освободившегося жилья дедули (бабули?), собирают ненужное, на их взгляд, барахлишко, и в гранд-комиссионку, где покупатели всегда найдутся.
Ковач опять идет впереди, размахивая в такт шагам мельхиоровым уродцем. Веди меня, мой мрачный друг, прозревающий новое оледенение Европы. Твой взгляд – это взгляд могильщика, человека из похоронной команды, который делает свою работу без радости, только куда денешься? Ты будешь подбрасывать череп в руках, с грустью восклицая: «О, бедный Йорик!», но все равно возьмешь в руки лопату и швырнешь в могилу пласт чернозема. Все умрут, короче, а ты останешься стонать на развалинах былого величия, последний из могикан по имени Ковач…
2
Звонить приходится долго. Наконец, дверь распахивается, и на пороге возникает она – в халате и с заспанным лицом. Получив в подарок мельхиоровую нелепицу, она с недоумением вертит ее в руках.
– Это мне?!
Ковач молча раздевается.
– Я тебя спрашиваю: это мне?!
Он проходит в гостиную, останавливается у камина.
– Опять не топила? Вот же деревяшки, могла бы бросить в топку!
Он с треском крошит деревяшки, аккуратно сложенные у камина. Их таскает с работы Свен: когда на факультет приходит партия приборов, он разламывает деревянные каркасы, набивает ими багажник «Ситроена» и привозит домой. Он очень горд тем, что добывает дармовое топливо, говорит: экономит много денег. Только русской жене экономия по барабану, она может целыми днями лежать в холодном доме и смотреть в потолок.
