Прозвучало приветствие, и открылся «рабочий стол». Виталий смотрел на него как на новые ворота, сжимая правой рукой мышку так, как будто она могла убежать, и не понимал: куда ему дальше щёлкать. Стрелка мышки забегала по значкам. Он выбрал «мой компьютер».
Бессмысленно посмотрел на открывшееся окно… Закрыл его. Стрелка задрожала на папке «мои документы» и, наконец – выбрала её. Он резко щёлкнул папку «проза» и потерялся среди представших перед ним синих файлов Word. Их было не больше четырёх, пяти,.. но он почему-то растерялся. Рука, лежавшая на мышке, ослабла и мелко задрожала. Она, как бы незаметно для Виталия и ещё для кого-то невидимого, выбрала файл «ДИТЯ». Открылся текст:
@ @ @
«То удаляющаяся, то приближающаяся, а то просто возникающая здесь же у него перед окном, гроза; страшные вспышки и удары молний или вдруг ни с того ни с сего, среди тишины, одиночный хохоток грома, достали Голицына до предела. Вот и сейчас – в комнате стало темно, как после захода солнца, а было три часа по полудни. Голицын повыключал всё, что питалось электричеством, а потом, вырубил и сам счётчик на стене. И теперь сидел, съёжившись на краешке своего дивана, и напряжённо ждал удара молнии и раската грома. В дверь постучали. Он вздрогнул. Матери не было дома, а он, давно обрезав звонок, на стук и не отзывался, он никого не ждал, и потому не считал нужным отзываться. С чёрного неба, мимо окна, с шипом юркнула молния, треснула, ударила громом, раскатившимся по всему небу и земле. Стёкла в окне басово задрожали,.. Голицын встал, подошёл к двери, машинально достал ключ из кармана висевшей на вешалке куртки, отомкнул двери и даже не спросивши «кто там?», открыл её. На лестничной площадке и в коридоре было так темно, что он, кроме чёрного силуэта в проёме двери, ничего больше не мог разглядеть.
– Лёха, это ты, что ли?
– Я.
Лестничная площадка наполнилась эхом шумящего ливня.
Вот это ливанул! Ты, небось, промок весь?
Нет, дождь начался, едва я вошёл в подъезд.
Ну, входи, входи в комнату, – а сам подумал, – что это Лёха такими оборотами заговорил; «едва я вошёл»?? – Сейчас я тебе дам чувяки. Ты откуда, из дома?
Из дома.
Перекладными, что ли?
Перекладными.
А что с твоим голосом, простыл по нынешним летним погодам?
А что, не звучит?
Наоборот – звучит, но как-то – дюже. Надевай чувяки и проходи на кухню, я сейчас чай поставлю.
Лёха прошёл на кухню, не надев чувяки, но и не сняв туфли.
Ты чего, Лёха?! Куда пошёл в туфлях?!
Они у меня чистые. А почему окна закрыты – духота такая.
Не открывай окно! Там гроза – я не люблю!
Боишься.
У Голицына стало неприятно на душе, – Что это он со мной на «ты»?? Обычно он на «вы».
А тот, как ни в чём не бывало, открыл засетчатую половину окна, за которым тут же сверкнула молния и ударил гром.
Хорошая погода. Чего вы, Пётр Григорич, боитесь?
У Голицына отлегло от сердца.
В такую погоду, как у вас говорят, хороший хозяин собаку на улицу не выгонит.
Голицыну снова стало не по себе.
– Вот и замечательно, – продолжил Лёха, – Пусть сидят по дамам и думают. Нечего им разъезжать да расхаживать.
То есть?
Ну, по морям, по волнам; по курортам, по пляжам валяться. Пусть сидят.
И тут – он расхохотался не своим смехом, от которого Голицыну стало жутко. Казалось, что Лёха смеётся не на его тесной кухоньке, а в огромном, высоченном храме, где звонкое эхо возвращается из-под куполов. Эхо стихло, и тут же за окном взревел ТУ, рвущийся в небо. Голицын удивился, что в такой ливень да в грозу такую!…
