– Так, ЕМУ молиться надо на запад, – стал на колени, забормотал, глядя в лист, – «Пойду я, добрый молодец, посмотрю в чистое поле в западную сторону под сыру матерую землю лик рабынь Божиих…» /далее не разборчиво его бормотание/.
Он вложил прочитанную бумагу туда же в банку, закрутил её крышкой, закопал и стоя на коленях, припал головой к земле. А оттуда, хохотал ему в лицо ОН, сверкая глазом.
Виталий проснулся в поту. Потянулся рукой к табурету, на котором, как всегда – на ночь, были «заряжены» сигареты и пепельница с зажигалкой. Закурил, облокотившись на локоть левой руки. – Рано я лёг сегодня, сны замучат. Ну их на, – но не сказал – куда, что-то его остановило. Он ещё о чём-то сонно пытался размышлять, но веки его тяжелели,.. тяжелели…
Теперь, ему не давал покоя царь ИВАН ГРОЗНЫЙ, из какой-то задуманной им пьесы. К царю Ивану всё приставал какой-то юродивый /без имени/, с огромным пирогом в руках, он совал этот пирог царю под нос, и повторял без конца фразу: «А удержишь ли ты, Ванюша, в рученьках своих царственных – сей! пирожочек?» Тот, наконец, брал в свои руки злосчастный пирог, пирог разваливался на куски, юродивый хохотал, Грозный, размахнувшись рукой с посохом и с возгласом: «Убью, пёс смердящий!», хотел ударить того остриём, но, промахнувшись, попадал в сына своего – Ивана, и убивал его. Убивал и «возопя, аки зверь лесной», весь заливался его кровью. И только лицо Грозного было белым, как мел, а в глазах его, вместо слёз, сверкали молнии.
Потом, выплывал откуда-то очередной Фараон под очередным номером и начинал строить очередную пирамиду, на берегу Нила. Строил он её исключительно сам, а многотысячная свита лишь обтёсывала и подавала ему камни, поддакивающе лопоча, подставляя ему свои руки, спины, плечи и головы. Он взбирался по ним наверх. При этом каждый из них, ухитрялся лизнуть ему пятки. И вот, когда тот забирался на самый верх пирамиды, пятки его, смазанные слюной верноподданных, скользили по равнобедренному треугольнику и он, размахивая руками, летел вниз. Тогда, толпа верноподданных зло роптала, переходя на недовольный общий гул и, ликуя, забивала беднягу, как мамонта.
Жертву торжественно заносили вовнутрь выстроенной им пирамиды, превращая её в усыпальницу. Появлялся новый очередной Фараон, и всё начиналось сначала.
После каждого сна Виталий просыпался в поту и тревоге. Снова закуривал, и снова веки его постепенно тяжелели,.. тяжелели…
И вот ему уже снится герой его пьесы – скульптор ГОЛОСОВ, из застойного февраля 1980 года. Он крушит свои скульптуры огромной кувалдой, в ночи своей мастерской, при горящих свечах в старинных канделябрах, на таком же старинном рояле, но с переломанными ножками, который теперь, исполняет роль молчаливого стола для круглосуточных беспробудно-тоскливых застолий.
А вот – мчат в санях закованную в цепи БОЯРЫНЮ МОРОЗОВУ, которая кричит, воздев двуперстие: «Сице крещусь»! А потом она же, но почему-то – в современной операционной, на операционном столе, в непристойном виде с мужчиной… И противный звук медицинских инструментов, падающих на железный столик.
А теперь, разгорячённый ГРИГОРИЙ РАСПУТИН в красной длинной атласной рубахе хлещет хлыстом, завывая: «Ходи-и! Ходи-и!» А вокруг него, как белая породистая цирковая лошадь вокруг дрессировщика, бегает красивая породистая женщина с распущенными блондинистыми волосами и в белой исподней рубашке.
