Ну, и как вам погода, Пётр Григорьевич? – спросил ТОТ громким бархатным баритоном, но, который, как показалось Голицыну, слышать мог только он.
Вёдро, – неожиданно для самого себя, ответил он почему-то фольклорно-этнографическим словечком. – Только вот, оделся я – вам не в тон – во всё белое, по-летнему.
Это – ничто. Вы пепельный шатен, я посеребрённый брюнет – будем гармонировать. Вперёд!
Надо идти туда, там автобусная остановка.
Пойдём здесь, пешком, тихими улочками. Ведь здесь ваша родина, вы родились и росли на этих улочках, если я не ошибаюсь.
Не ошибаетесь.
Вот и прекрасно. Так, какие, вы говорите – пьесы у вас исчезли?
Да, именно – исчезли. Две пьесы: «Атоммаш» – о строительстве нового города в Волгодонске и завода. Ну, это ещё в те времена, когда я в ТЮЗе был комсоргом, и мы шефствовали над этой стройкой. Я туда часто наезжал. А вторая пьеса о Лермонтове, с которой я поступал в Литинститут.
Это, который имени Горького, в Москве?
Ну – да. Правда, это огромная пьеса с массой действующих лиц,.. по-моему – за сто пятьдесят, насколько я помню.
А насколько я помню – вы посылали её туда два раза.
Точно. Первый раз – меня вызвали, как прошедшего творческий конкурс, но я не поехал. Но, представляете, мне её прислали обратно, хотя…
Хотя, рукописи, по условию конкурса – не возвращаются.
Конечно!
А вам вернули и, мало того, сопроводили её приглашением «вторично участвовать в конкурсе».
Да. И я послал её туда на следующий год…
И снова был приглашён, и поехал, и был принят.
– Точно. Так.
Хэ, хэ. Х-э – рошо.
Чудеса!
Чудеса, – с гордостью подтвердил Мессир, – но чьи?! – и он захохотал. – Так, – сказал он, сняв смех, и посерьёзнев, – а что же было со второй пьесой?
С «Атоммашем»? Ничего не было. Хотя заказывал её наш тогдашний главный режиссёр. Он её прочитал, но ставить и не думал: «Про цемент и про раствор я спектаклей не ставлю» – сказал он и вернул мне пьесу.
Значит, пьеса была – барахло?
Да, наверно. Я ведь был такой же «совдеповец», как и всё вокруг. Наверно – была штамповка. Хотя я писал её от души и, даже, с болью.
С болью «за кого» или «за что»?
И «за кого», и «за что». Я видел девчоночьи беспомощные слёзы, когда их бригаде завозили раствор в конце рабочего дня и как они спешили его класть, и сбивали руки до крови, хотя, целый день они просидели и прождали этот раствор. И так каждый день, как закон. А другой бригаде, почему-то, завозили невостребованный ими раствор, и он засыхал. Но с ним, потом, что-то надо было делать, потому, что он уже «висел» на этой бригаде. А то – вообще, шофера вывозили раствор в степь и ссыпали там, потому, что деньга их шла от количества ходок. И так – всё! было организовано. В общем, строили всё – на соплях. Эти новые дома тут же оседали, давали трещины. Ай, много всякого бардака там было. Бирюзовые стены завода!
А это что?
Да так, вспомнил. Романтическая гордость тамошнего начальства: «Бирюзовые стены завода». Правда, потом, стали говорить: «Голубые стены «Атоммаша». Да-а, давно это было.
Ну и мерки у вас. Это, уважаемый, не далее, как вчера было.
Голицын, понимающе, промолчал. И ещё, дорогой ему в глаза бросилась одна деталь, поскольку он побаивался собак: уличные собаки при их приближении – начинали тихо подвывать и, выпучив глаза на его попутчика, не моргая, осторожно пятились назад. Но что Голицыну хотелось отметить в эти моменты, что от рядом идущего-то исходил приятный сексуальный, но не навязчиво лёгкий запах какого-то шикарного одеколона.
