Не люблю собак. А они, естественно, меня.
За что же вы их не любите, Мессир?
За их лакейство. И причём, часто – показное. О! Памятник Карлу, – и заглянув на ту сторону постамента, где надпись, добавил, – Марксу. Надо было прибавить: «От неблагодарных потомков»!
В каком смысле?
В двух смыслах: за то, что поставили его, вместо Екатерины Великой, даровавшей им – крымским армянам, эту землю; и за то, что не довели его учение до конца. А, впрочем, дальше было уже некуда. Беру второй смысл обратно – был не прав.
Да вы, Мессир, историк.
А как же. Вот – улица «Советская». А вы, Пётр Григорьевич, говорили: «давно это было». Вчера, уважаемый, вчера.
Они действительно шли по «Советской» улице. По улице детства Петра Голицына. Эта улица и эта площадь с памятником, вокруг которого, когда-то было троллейбусное
кольцо, были в ту пору для Голицына – первым центром города. Это потом уже была открыта для него Театральная площадь со знаменитым фонтаном. Театр-трактор, который он помнит ещё в обожжённых руинах: улица «Энгельса» с её скверами и Садами. Всё это
было когда-то родным для него. Он даже испытывал гордость за это – родное. Но сейчас он шёл уже по чужому городу, и как произошло это отчуждение, в течение какого времени – он не мог понять. А уж, почему или из-за чего это произошло – он не мог бы ответить и на самом Страшном суде! Вот и этот маленький книжный магазинчик, на той
стороне улицы. Это в нём были куплены первые учебники и первый школьный портфель с пеналом и карандашами. Он ещё помнил их запах и запах этого магазинчика. Но теперь, он любил его чисто умозрительно, а душой и сердцем – уже нет. Почему??
А что вы скажете об этом угловом магазинчике? А? Наслышаны, небось, за всё своё проживание в этом городе?
Да-да, как же. Его в народе называют – магазин на восемнадцатой.
Да-да, на восемнадцатой.
В нём торговали текстилем, кажется. Да, он был скандально известен бесконечными арестами его директоров или заведующих. Их без конца ловили на каких-то кражах, какой-то социалистической собственности; судили, сажали. Назначали других, и всё повторялось по тому же сценарию.
Мессир весело захохотал своим роковым смехом,. А когда перестал смеяться, преградил Голицыну движение своей тростью, как шлагбаумом, и спросил:
А знакома ли вам эта дверь? – и ОН указал острым концом зонта на невзрачную дверь в здании Районного отделения милиции.
И в голову Голицына вонзилось множество мелких иголок. Но он постарался ответить, как ни в чём не бывало:
Это Паспортный стол. Вон же – написано.
То, что написано, я вижу. А вы ничего не хотите добавить?
Что же я могу добавить?
Ну, например: «И оно рвануло!»?
У Голицына в глазах поплыли спиральки накала от электрических лампочек. Такого допроса он не ожидал. Такого! он не мог предположить даже в самом невероятном сне. Но, глубоко вздохнув, и переведя дыхание, он, всё же, собрался и ответил с улыбкой:
Да. Так должен был начаться один мой маленький рассказ.
И вот в эти двери должен был войти ваш террорист.
Да. Но он сюда не войдёт, потому что – это начало рассказа я уничтожил, и рассказа больше не будет.
Но остался файл под названием «ДИТЯ», потому что рассказ вы предполагали назвать: «Дитя террора», не так ли?
Так точно! Вашш-ство!
Не ёрничайте, к вам это не идёт. И не обижайтесь на меня, пожалуйста, я просто хотел похвастать перед вами своими познаниями. Ну, есть у меня такая слабость. Но с кем не бывает. Ну, вы прощаете мне эту слабость?
