– Винч, а что ж она так торчит? – Поручика всякая недокрученная гайка лишала покоя.
– На самом деле, Ген, нехорошо, по-честности! Вроде приглашения: приходи и черпай. Надо, как говорится, углубить.
– Завалим чем-нибудь, – пробовал отговориться Винч, – я её уже присыпал, не вытащишь.
– Вытащим… Кэп, иди-ка, помоги.
Упёрлись вчетвером, не сразу, но вытащили. Подкопали, снова опустили, присыпали. Теперь только горловина была видна над утрамбованным вокруг неё песком.
– Другое дело! – Поручик был доволен.
Виночерпий положил сверху обгорелый кусок фанеры, только что бывший столом, на неё старую покрышку, а на покрышку накатил комель топляка. Подумав, всё разобрал, нырнул в палатку, вынес плоскую чекушку с почти чёрной жидкостью, и, что-то прошептав, опорожнил её во флягу.
– Был самогон, стало зелено вино. Декокт.
Где-то там живет мой цветок…
С. Экзюпери
Так провожала я цветений очерёдность…
Б. Ахмадуллина
Это был знаменитый ощепковский лыткаринский бальзам. Поводов, точнее, причин для его создания у Аркадия было несколько – от одной причины и прыщ не вскочит, всякое событие случается только на перекрёстке причин, необязательно равнозначных, даже в большинстве случаев причин настолько разновеликих, что одну, из уважения к масштабу, и называют собственно причиной, а другую, помельче, могут обозвать только поводом (например, кризис всего европейского капитализма и какой-то Эрцгерцог Фердинанд), хотя для события, чтоб оно всё-таки свершилось, и двух причин мало, и трёх, и тридцати трёх мало… Если можно было бы посмотреть на событийное поле вещим оком, то увидели бы густую, плотнейшую сетку самых разнообразнейших причин, которые в совокупности и есть не что иное, как сущий мир в это самое мгновенье, а в узлах её, в скрещениях двух, трёх, десяти, сотни, тысячи, мириада причинных волокон случаются события – они, как трава от земли, растут перпендикулярно причинной сетке и представляют собой мир уже в следующее мгновенье, новую причинную сетку, из узлов и скрещений которой прорастает трава третьего мига… Вот это-то ортогональе и есть тело времени. Время. Как руку в кошачью шёрстку Аркадий запускал в него свою душу, грелся, кайфовал. С долькой ехидства сокрушался: какие балбесы все эти горе-философы, Альберты Блаженные, не знают, что такое время! Шёрстка. В самой глубине, где нет событий, времени нет, и снаружи нет. Время – внутри. Можно погладить и по, и против – не вперёд и назад, глупости это – по и против шёрстки, против даже приятней – время дыбится до самого нежного подшёрстка и обволакивает теплом…
На размышления про причины подтолкнули именно его бальзамы. Виночерпий вчера спросил: не осталось ли? Распустили бы чекушку во фляге – сказка! Осталось!!! Как раз чекушка! Вишь ты, дошло и до Виночерпия, а то всё своё: «чистый продукт, чистый продукт!.. Нельзя портить». Теперь же: «как ты до него додумался?»
А как додумался? Было, как отмечалось выше, несколько причин: бабушкины наставления насчёт трав, необходимость запутать жену, обезвонивание первача – эти на поверхности, но главные, не объяснённые себе самому лежали глубже, в каком-то мистическом (девчачьем?) восхищении цветами, как таковыми. Ещё в детские поры, когда, естественно, ещё не пил и даже не лечился бабкиными настоями, любой, самый невзрачный цветочек, найденный на газоне или в палисаде, буквально гипнотизировал его: он как будто входил по дорожке собственного взгляда внутрь голубых, желтых и розовых миров и
