Какое-то движение за кустами заставило меня замереть. Я прислушался, там явно кто-то был. Странные звуки, то ли всхлипы, то ли стоны… Вдруг кому-то стало плохо?.. Каково же было моё изумление, когда я, приблизившись, увидел одного из старших учеников, занимающегося прямо на траве непотребством с полуобнажённой девицей. Увидев меня, мадемуазель вскрикнула и, на ходу поправляя платье, убежала.
– Ну-ка, постой, любезный! Тебе никто не говорил о том, что подглядывать за взрослыми нехорошо?
– Простите, я случайно. Подумал, возможно, кому-то стало плохо…
Он схватил меня за шиворот и слегка встряхнул:
– Если кому-нибудь расскажешь, сопляк, я тебя по стенке размажу!
– Я никому ничего не скажу.
– То-то же! – он отпустил меня и оглянулся вокруг, нет ли свидетелей происшедшего. – И вот надо было тебе явиться и всё испортить! – в его голосе звучала досада.
– Вы же будущий священник, как можно так?!
– А ты что, наивный, думаешь у священников своей личной жизни не бывает? – его громкий смех прозвенел у меня в ушах. – Глупый мальчишка, и откуда ты взялся такой?! Главное, не попасться! А девушек это ещё больше заводит, к тому же, ответственности никакой, у нас же целибат!
От его кощунственных слов мне стало дурно.
– А как же честь? Совесть, в конце-то концов?
– Не, ну посмотрите на этого святошу! Ухохотаться и не встать! Про честь и совесть, это ты в проповеди прихожанам своим расскажешь, деревенщина. А жизнь одна и у неё много своих радостей…
– Зачем же Вы тогда пошли в семинарию? – это не укладывалось в моей голове.
– Затем, чтобы не вкалывать, придурок! Уж куда легче молитвы читать, да песнопения петь! В общем, я тебя запомнил и предупредил! Если у меня будут неприятности, я тебя живьём закопаю вот под этим самым кустом. Уловил?!
Я был в шоке. Кивнув головой, я высвободился из его цепких рук и быстро ушёл, уже не замечая ни солнечного света, ни красоты старинного парка, ни осенних цветов. Чувство было такое, что меня вываляли в грязи и сделали соучастником преступления. Даже когда мальчишки избивали меня ногами, я не ощущал подобного унижения.
«Неужели весь мир так живёт? Как это может быть так? Крёстная, если бы ты была рядом!.. Но и в твоей жизни было разное…» Слёзы потекли сами собой, мне было стыдно за свою слабость, стыдно за того парня, стыдно за весь этот свет, хотелось спрятаться и больше никого не видеть. Я мог смириться со многим, но такое лицемерие и ложь были просто невыносимы.
И я никому ничего не сказал, потому что считаю доносы делом даже более постыдным, чем поступок этого парня. Но жизнь теперь нас постоянно сталкивала лбами: то мы встречались на лестнице, и он перегораживал мне дорогу с язвительной улыбочкой, то во время смены в госпитале мы попадали в одно время, в один и тот же зал. Я узнал, что имя этого семинариста – Лоран, учится он последний год, и уже будущей весной должен быть рукоположен в священники. Он не брезговал ни одной возможностью хоть как-то мне насолить исподтишка. Именно в его смену ко мне особенно придиралась старшая медсестра, комендант и даже больные. Он всё время что-то нашёптывал им, при этом сам выглядел наичистейшим и добрейшим из всех. На людях он всегда был расторопен, но стоило ему остаться одному, как он тут же принимал позу ленивца. Я не раз заставал его в каморке, где хранилось бельё, спящим во время смены, но, появляясь на людях, он снова создавал видимость активного участия и, главное, добросердечного человека. Наше немое противостояние забирало у меня немало сил и нервов.
