На арену выбежали оруженосцы графа, его подняли, усадили, поддерживая под спину, Томас молча порадовался, что ничего не сказал, так он выглядит куда христианистее, что очень важно, деревянными шагами пересек арену и, оказавшись перед помостом, где сидит король, преклонил колено.
– Ваше величество, Господь Бог указал виновного.
Король промолчал, его взгляд через плечо Томаса заставил того обернуться. Оруженосцы удалились, явно сконфуженные, а Лангер, опираясь на меч, поднялся и ненавидяще смотрел на Томаса. Томас вздохнул, сразу ощутив, насколько он избит, изранен, все тело в кровоподтеках.
– Сэр Лангер, – сказал он громко и звучно, – ваша презренная жизнь в моих руках. Но я христианин…
Граф, зарычав, поднял меч и двинулся на него, как медведь, вставший на дыбы. Томас легко уклонился от сверкающего лезвия, сам с наслаждением нанес сильнейший удар мечом в голову. Раздался звон, граф закачался и рухнул на колени.
Томас договорил, стараясь, чтобы голос звучал так же уверенно:
– …и как христианин я дарю вам остатки вашей презренной и насквозь вонючей жизни, чтобы вы провели ее в муках остатков зачатков совести… Но сперва вы должны признаться громко и ясно, чтобы услышали все, что вы грязно и низко оболгали мои благородные устремления…
Граф хрипло выругался, снова встал на ноги и шагнул к Томасу. Его шатало так, что он делал больше шагов в стороны, чем вперед, за ним оставались кровавые следы, а потом уже и потянулась кровавая дорожка.
Томас еще раз ударил по голове, чувствуя сильнейшее желание добить сволочь, но в то же время изо всех сил борясь с этим искушением. Граф грохнулся оземь, Томас вернулся к королю и сказал, глядя снизу вверх:
– Ваше величество, если сам Господь уже сказал, кто здесь последняя свинья, то скажите же и вы слово.
Король хмуро промолчал. Томасу показалось по лицу Гаконда, что королю очень почему-то хочется, чтобы победу одержал граф. И хотя уже почти ясно, что графу изменило счастье, король все никак не может объявить приговор вслух.
Томас оглянулся, граф барахтается, пытаясь подняться. Под ним расплылась лужа крови. У распахнутых ворот теснится группа рыцарей и оруженосцев, но никто не решается выбежать на поле, чтобы не оскорбить гордого графа. Томас вернулся к графу и, остановившись в трех шагах, опустился на колени и, склонив голову, сказал громко:
– Пресвятая Дева, пощади этого дурака… И ты, сэр Лангер, вот что я скажу тебе. Признайся, что оболгал меня низко и подло, и я подам тебе руку, не побрезгаю, я ж христианин, сам выведу с поля. Ты дрался храбро и мужественно, хоть и плохо, ты достоин хвалы, а не лежания вроде пьяного кабана, перееханного деревенской телегой…
Граф подтащил к себе меч, сил не хватило подняться, он начал приближаться к Томасу ползком. На трибунах снова установилась тишина, все не сводили глаз с происходящего на арене. Томас сказал предостерегающе:
– Вам лучше лежать, благородный сэр. Я ценю ваше мужество, но и себя я тоже ценю.
Граф прохрипел:
– Добей…
