Последние слова Терсит произнес с невольной тревогой, и в первый раз посмотрел прямо в глаза египтянину. Сети не отвел взгляда.
– Я знаю, что ваш царь, великий Гектор, уехал несколько лет назад, – сказал он. – Но ты назвал имена, которые я хотел услышать. У меня вести от вашего царя.
– Ты не шутишь?! – воскликнул Терсит, и его только что спокойный голос зазвенел радостью. – Он жив?! Фу, да что я говорю, глупец этакий! Конечно, он жив, он не мог погибнуть, все у нас верили и все ждали… Хотя прошло столько времени… почти пять лет! А… где он? Он возвращается? И… не один?
– Надеюсь, что да! – чуть заметно хмурясь, произнес Сети. – Надеюсь, что возвращается, надеюсь, что не один. Очень надеюсь, потому что я друг вашего царя, Терсит. И друг его брата. Потому Гектор и попросил Великого Дома отправить сюда с поручением именно меня. Но подробнее я могу рассказать все только его родным. У меня с собой письмо, которое написал Гектор. Мне велено передать его именно царице Гекубе или Деифобу, либо и ему, и ей.
– А этот корабль тоже ваш? – спросил Терсит, указывая глазами на второе египетское судно, в это время уже приближавшееся ко входу в бухту.
– Да, это наш корабль, – подтвердил царедворец. – Я проявил предосторожность, поплыл вперед, а им приказал отстать. Мы ведь не знали наверняка, как здесь обстоят дела. Думаю, тем, кто плывет на втором корабле, ваша царица будет особенно рада…
В это время на берегу показалась катившая со стороны равнины колесница, запряженная парой лошадей. Ездок уверенно развернул ее и направил прямо на насыпь, ширина которой вполне позволяла проехать и более громоздкой упряжке. Что до собравшихся на причале людей, глазевших вовсю на египетский корабль, то они поспешно расступились перед повозкой, и та остановилась, чуть ли не вплотную к маяку. Пыль, поднятая колесами, осела, и стало видно, что колесницей правила женщина. Она ловко соскочила на землю и быстрым шагом подошла к начальнику строительства кораблей. Сети не очень этому удивился: он слышал, что в Трое женщины куда самостоятельнее, чем во многих других землях (впрочем, у знатных египтянок тоже было достаточно свободы, и египтянину такое положение дел не казалось странным), а потому царедворца и не удивило, что троянка разъезжает на колеснице одна. Но, взглянув на нее, он невольно замер: женщина была удивительно красива. Строгий темный хитон искусно драпировал ее великолепную фигуру, но не мог скрыть совершенной формы плеч и девической чистоты кожи, вызолоченной загаром, как мрамор драгоценной статуи[2]. Белое покрывало во время езды соскользнуло с головы, открывая стройную шею и гладкие, сколотые узлом на затылке волосы цвета светлого золота. Черты лица были идеальны, но по-настоящему прекрасной женщину делало не это. Ее огромные, светлые, как чистый родник, глаза светились покоем, в них было то необычайное, совершенно особенное выражение, какое бывает только у очень счастливых женщин. И лишь спустя какое-то время Сети, пораженный этой красотой, понял, что женщине, скорее всего, не меньше тридцати пяти…
Терсит, сразу приметивший колесницу, повернулся и, когда наездница, подойдя, встала в трех шагах от него, спросил, украдкой поглядывая на египтянина:
– Что такое, Елена? С чего ты вдруг приехала, да еще одна? Что-то случилось? Надеюсь, не с детьми?
– Нет, нет, Терсит! – поспешно проговорила она. – Оба наших малыша набегались и спят. Но в город прибыл караван с кедровой древесиной, нужно отобрать, что везти сюда, для строительства кораблей, а что можно оставить и отдать мастеровым. Царица велела позвать тебя, и я сказала, что сама позову. У мужчин много работы. А я скучаю: ты ведь бываешь дома только рано утром и поздно вечером. А кто это к нам приехал?
