Но Истинное Знание находится по ту сторону от всякого «где» и «как» и утверждается в пара-логичности поверх частных понятийностей. И в следовании превышающей парадигме Единости над видимой неслиянностью всего в себе противоречащего торжествует Истинный Гнозис в Единстве.
И надо осмыслить этот вопрос в контексте Веры. Как запроса к Самосущему в поиске снятия всех препятствий, которые иллюзорно качествуют в пространстве понимания в модусе самодостаточных, но сделать это с сохранением истинных умопостигаемых интенций самих по себе. Каковые могут быть постигаемы только в снятии «где» и «как» там, где Знание сливается с Верой.
Само в чистом виде переживание человеком субстанции жизни (фиксация в индивидуальном «я» в рефлексии Сознания на себя универсального «Я») в отстранённости от её наполненности темпоральной конкретикой существования беспредельно трагично и почти невыносимо. Оно может быть перманентным растворением в дыхании бездны и погружением в неё. И в то же время это есть ужасающее осознание тупиковости своего положения и принципиальной невозможности иных и каких-либо перспектив.
Укоренение интуиции в безначальности и беспредельности «ни-где» и «ни-как» инициирует миросозерцание и в предельной его негативности как универсальной и неотменяемой данности.
Всякая фантазия об ужасном, представленная в образе, есть всего лишь некоторое облачение тотального метафизического ужаса в частное оформление. Само же состояние ужаса не страшит. Оно беспредметно и вне реализации в сущих. Оно холодно и прозрачно. Но банальное сознание, даже обладая смутной интуицией о нём, не может и не хочет выразить это для себя не в частной форме. Ведь это ещё и защитная «упаковка» с перенесением действия интуиции на частный образ.
Всё это есть плата за остроту и глубину переживание бытия, в которые посвящён человек.
Невозможно переоценить то состояние духа, которое оказалось доступным подобным Халладжу. Они сумели Знанием преодолеть ужас открывшейся им бездны и смогли с избытком Веры в трансценденции перекрыть видимую ими до самых глубин неизбежность.
«34. Призвание – его смысл, а смысл его – обетования, а обетования его ведут далеко. Путь его тверд, имя его славно, образу его нет подобия, Знание (ﻣﻌﺮﻓﺘﻪ) его – незнание, незнание его – реальность, ценность его – крепость, имя его – путь, метка его – горение, (ﻮﺴﻣﻪ), атрибут его – желание.
35. Закон (ﻨﺎﻤﻮﺲ) – его свойство, солнечные – его город, души – его галерея, ближний – его животное, сокрушение – его дело, стирание – его вúдение, невеста – его сад, и изглаживание – его дворец.»
Я писал о «кошмарном онтологическом подозрении». Атеист полагает, что после смерти он идёт в распыл, как если бы его не было никогда. Но есть несравненно большие основания для того, чтобы ужасаться смерти. Смерть – самое ужасное, чего может страшиться человек в этом мире и что может предложить дар осознания мыслящему, радующемуся и страдающему существу. В этом смысле она абсолютно иррациональна. Ведь как бы человек ни был согрет надеждой на возможность перспективы посмертного блага, он уже отмечен природой своего принципиального онтологического выбора блага и отрицания зла. Он заглянул в бездну. Так, что всё остальное меркнет перед этим. Он изнемогает от этой непосильной ноши. И чем выше его статус мыслящего существа, тем это для него актуальнее. Самое совершенное мыслимое существо – самое беззащитное в этом своём осознании! Ведь, кроме того, что бы ни получил таковой в залог грядущего освобождения и спасения, не существует принципиально никакой гарантии, что, покинув этот мир
