Потом маленькая девочка в нарядном платьице пробежала по полю с колокольчиком, возвещающим первый звонок, и учителя повели своих учеников по классам. Через неразбериху и суету, смех встреч и плач расставаний, через мелькание красных галстуков, белых рубашек, синих костюмов и незнакомых лиц. Торжественная часть закончилась, закончился праздник, началась новая жизнь. Перегруженная цветами молодая учительница провела нас мимо онемевших родителей, потерявших без детей и букетов какую-то осмысленность и взрослость. Кирпичный угол школы скрыл их, и через парадный вход мы поднялись на второй этаж, к нашей первой классной комнате. И вот там, перед классом с голубыми стенами и просторными окнами, перед портретами хмурых мужчин, перед большой коричневой доской в центре, перед рядами удобных парт, я вдруг отчетливо понял, что вступаю в новую, абсолютно неизвестную жизнь. Это поняли все, кто стоял рядом со мной. Столпившись, мы стояли перед распахнувшимися настежь дверьми в пропитанную солнцем классную комнату и не решались войти. Учительница, отойдя в сторонку, с пониманием выдержала паузу. Ее торжественная улыбка подчеркивала важность момента. Войдя в светлый класс, она пригласила нас войти. Мы робко протиснулись в аудиторию и расселись по первым попавшимся партам. Бархатистый голос учительницы мягко разлетелся по аудитории:
– Здравствуйте, меня зовут Елена Евгеньевна.
Началась новая жизнь…
Мой первый год обучения пролетел как одно волшебное мгновение. Я всей душой был влюблен в свою классную руководительницу Елену Евгеньевну, даже не в нее, а в ее завораживающий голос, который хотелось слушать и слушать – неважно, что он вещал. Голос снился мне по ночам, и в обморочной тишине его вибрирующая мягкая интонация обволакивала всегда один и тот же смысл:
– Учи, Валя, учи все, что я говорю!
Волшебному воздействию голоса Елены Евгеньевны не было границ, ответному прилежанию не было предела, и оценки в конце первого класса сами говорили за себя: пятерки по всем предметам, включая нелюбимую мной, но обожаемую Еленой Евгеньевной арифметику. Родители щедро наградили мой успешный ученический старт. Вжавшись в огромное кресло ИЛ-18, я впервые испытал упругое и хмельное чувство полета, чувство превосходства над теми, кто остался внизу, кто не подчинен взмахам синих лопастей стремительной машины. Море насытило меня солью, влюбило на всю жизнь в загадочное слово «Коктебель», в барашки волн, в синюю бездонность и непостижимость понимания этой бездонности. Ребенком на берегу моря я ощутил чувствами то, что лишь подтвердил пониманием во взрослой жизни.
Я увидел восхитившую меня на всю жизнь красоту, уходящую в небосвод, в границу Земли и Солнца, в бесконечность и еще дальше ее. Я увидел то, что не мог увидеть только зрением. Я увидел море единым живым организмом, нежно дотрагивающимся до тебя, целующим тебя или вдруг хлещущим по телу упругими ладонями волн. Я увидел море безжалостным, свирепым и беспощадным, в гневе выбрасывающим все из своих недр. И гнев его был страшен. Море могло быть и любящим беззаветно, и губящим своей страстной любовью.
Никогда не забуду тело утонувшего мужчины на гальке берега. Отца и мамы рядом не было, и никто не мог отвернуть мой взор от картины смерти. Некрасивой, безобразной, синюшной. Несчастный лежал в ожидании врачей и милиции на берегу, и волны кончиками пальцев дотрагивались до его ног. Море просило прощения у человека – я видел это, я это понял. И человек прощал море, потому что в ответных прикосновениях чувствовалось прощение. Так жизнь, встречаясь со смертью, уравнивается встречными стремлениями.
