Будто стремясь сказать «спасибо» – за все.
– Вер, ну что ты делаешь, – смущенно говорит Олег. – Ты с ума сошла, что ли…
– Не сошла. Я тебя люблю. И твои руки. И тебя самого. Пока жива, буду любить…
– Вера…
А я не слушаю его, целую, целую, целую, словно стремясь остановить мгновенье, законсервировать его, оградить нас двоих от всего, что снаружи. Чтобы были только я и он – в этом доме, чужом и родном одновременно, будто выплывшем из далекого детства.
– Вера, ты опять хочешь, что ли? Ты меня совсем замотаешь…
– Ты знал, на что шел. Я предупреждала.
В этот раз все было иначе. Нежнее, медлительнее, тоньше. Желание, острое и почти нестерпимое, уже спало, и поэтому можно было просто лениво наслаждаться друг другом, никуда не торопясь, ласкаться, перебирая оттенки ощущений. Было в этом что-то гедонистическое, эпикурейское – в сладком растягивании наслаждения, в томительном исследовании реакций чужого тела.
А когда мы нацеловались и натискались вдоволь, я отвернулась к стенке, и Жданов вошел в меня сзади, и снова все как будто исчезло, растворилось, осталось только «здесь и сейчас», бесконечно прекрасное, плачущее, невозможное.
А после, когда кончилось и это, я лежала рядом и шептала:
– Ты мое благословение, Жданов. Ты мое счастье…
– Вера, ты идеализируешь…
– Пусть. Хочу и буду.
Но если и была здесь идеализация, то, наверное, совсем чуть-чуть – за тот год, что мы были знакомы, я успела очень хорошо его узнать, как и он меня, собственно. Я принимала Жданова со всеми его особенностями и недостатками – с холодной отчужденностью, иногда на него находившей, перепадами настроения, мелким и детским эгоизмом. Все это в моих глазах не делало его хуже, потому что было составными частями его самого, его личности. Его неповторимого мироощущения, в которое я однажды провалилась, как в омут, и не захотела выныривать обратно.
Справедливости ради, и Жданову перепадало немало, я ведь тоже вовсе не являлась уравновешенной натурой, и была, пожалуй, так же эгоцентрична, как и он, а может быть, и гораздо больше. То, что мы так странно совпали, было само по себе удивительно. У нас было много общего, но не меньше разделяло – от взглядов на жизнь до бытовых привычек.
Однако же мы были необходимы друг другу. Во всем своем эгоцентризме необходимы. И тянулись к друг другу из эгоистического желания сделать себе хорошо… Закрыться друг другом от холодного внешнего мира, в друг друге искать поддержки и опоры.
Мое одиночество и его усталость сошлись, образовав крепкий тайный союз. Тайный – так как мы оба были не свободны и не собирались это менять. Было слишком много обстоятельств, препятствующих формальному объявлению миру об этой связи. И мы стали любовниками – любовниками в традиционном смысле, встречающимися изредка и украдкой, скрывающимися от чужих любопытных глаз.
Никто не знал о том, что мы сняли этот дом в глуши, чтобы провести отпуск вместе.
Место выбрал Жданов, а я молчаливо согласилась с его решением. По его словам, дом на «хуторе» в двадцати километрах от города принадлежал приятелю, парнишке, у которого здесь жили прежде дед с бабкой.
Любовь к частным домам была одним из тех факторов, что объединяли нас с Ждановым. Объяснялось это, конечно, просто, и он, и я провели детство именно в доме, а в городскую квартиру переехали уже во взрослой жизни. И для меня, и для него дом был частью детства и взросления, местом, где ты чувствовал себя привычно и в безопасности.
